Вокруг было богатство, к которому Алек не привык, и одновременно какая-то сиротская пустота. Только росписи по сырой известке, изразцы на печи да иконы и Знак в красном углу. Знак богатый, металлический, два треугольника, образовывающие звезду, тщательно отшлифованы.
Всего одна картина на стене – «Пламя в море идущее». Мамину руку Алек узнал бы среди сотни других вышивок.
Странная какая-то комната, очень большая. Он что, в доме старосты? Или в комнате учительской половины Школы?
Мир покачнулся и встал на место. Это не большая комната. Это маленький дом, который предназначен для одного-единственного человека.
Для него.
И словно в подтверждение этой мысли, его взгляд наткнулся на зеркало.
Закрытое полотенцем…
Алек задохнулся от бешенства.
Шасса! Шамлэ ра харай! Я не сдох еще, а в моем доме уже закрыты зеркала!
Из глотки рванулось неразборчивое рычание, тело пробило судорогой, мир окрасился в красный цвет. Алек выбросил перед собой страшные немощные руки, и вокруг пальцев полыхнул багровый ореол – ихор.
Стало жарко.
Табурет подпрыгнул, встал на одну ножку, кувшин упал, не разбился, покатился, разливая остатки пойла. Плошки-пилюли полетели во все стороны…
Успокойся!
Порыв горячего ветра распахнул окно так, что стекло едва не вылетело из рамы, швырнул из угла полынный веник, сорвал полотенце с зеркала…
Успокойся!
Кровать, на которой лежал Алек, подскочила, со скрежетом проехалась по полу…
Успокойся же!!!
Алек сжал кулаки и прикусил губу, зажмурил глаза. Видеть не перестал, такое с ним случалось лишь дважды. Постепенно пляска вещей прекратилась, кровать судорожно дернулась в последний раз, а потом неестественно яркие краски стали выцветать, мир стал серым и растаял во сверкании за веками.
Внезапная вспышка бешенства окончательно обессилила парня, но зато он теперь точно знал, что жив. Мертвые не могут испытывать гнев.
Алек немного отдохнул и осторожно открыл глаза.
Зверь бешенства глухо рыкнул из глубины души, но Алек шлепнул его по уродливой морде и уставился на зеркало, лишенное теперь смертного покрова.
Раньше Алеку не приходилось видеть настоящие стеклянные зеркала, богатые люди его племени обходились шлифованными металлическими листами. Внимательно разглядев деревянные крючки, крепившие зеркало на стене, Алек аккуратно потянулся мыслью и сдвинул один из них.
Зеркало опасно качнулось.
Алек медленно отогнул еще один терновый крючок, рывком, но аккуратно подхватил зеркало, чуть было не загремевшее на пол. Вынул из креплений и повел к себе. Вспомнились школьные тренировки. Провести шарик через трехмерный лабиринт, стоит лишь ослабить контроль, уронишь – «хорошая взбучка, юноша, отлично способствует концентрации внимания»… не отвлекаться…
Наконец пальцы ткнулись в холодное стекло, зеркало оказалось тяжелым, тяжелее даже, чем металлическое. Ослабевшие руки еле удержали его.
Изображение запотело от дыхания. Алек закрыл глаза, досчитал до десяти и открыл.
Ничего не изменилось.
Это был он – и не он.
Теперь никто не скажет, что он выглядит моложе своих шестнадцати лет.
Его серые глаза стали темнее, глубже, тонкой сеткой вокруг нарисовались морщины. Кожа, туго обтягивающая череп, приобрела неприятный желтоватый оттенок. Возле губ наметились две горькие складки. А волосы…
Алек провел рукой по выбритой во время ритуала голове. Королева Зимы впервые поцеловала его волосы еще в мальчишеском возрасте, но сейчас короткая щетина на голове вся была снежно-белой.
Седой юноша опустил зеркало и долгое время не думал ни о чем.
– Ярка свет Луна. – Он вздрогнул от неожиданности и едва не упустил зеркало на пол, услышав слова древней песни радоничей:
– …Светит вешняя,
Тучи ветер бьет
Да неистовый,
А я с девицей
Лягу во стогу,
А я с любицей
Да целуюся…
Голос был юный, почти мальчишеский, явно недавно сломавшийся. Неумелость исполнения певун с лихвой восполнял воодушевлением. Алек неверяще помотал головой и зажмурился от прилива боли, но песня никуда не делась. Откуда, кто?.. Здесь не может быть песен, особенно таких…
Ветер, ты мой друг,
Ветер, спрячь Луну…
Дверь скрипнула, и в дом вошла огромная вязанка дров на загорелых исцарапанных ногах. Важно и неторопливо прошествовала к печи:
Ветер, спрячь Луну,
Да за облаком…
Теперь он пел вполголоса, видимо, охраняя покой больного.
Чтобы с девицей,
Чтобы с любицей…
Певец споткнулся о собственные ноги, неумело, но со вкусом проклял все на свете, а особенно косоруких плотников во главе с каким-то дядькой Каем, которые положили пол. Неуверенно повторил:
– Чтобы с девицей,
Чтобы с любицей…
Алек не выдержал и хриплым шепотом подсказал окончание песни.
Вязанка дров подпрыгнула и с грохотом обрушилась на пол. Алек зажмурился и сдавил ладонями голову, пытаясь удержать вместе кости черепа. Звон стоял такой, словно он оказался под большим колоколом Танора в один из главных праздников. Рот наполнился горькой слюной, его чуть не стошнило.
– Подожди… – пробулькал он, сглатывая устремившийся к горлу лечебный напиток.
Парень споткнулся на пороге, осторожно оглянулся. Алек скрутил в себе боль и поманил его рукой. Певун неуверенно потоптался и подошел.
– Я знаю, тебе запрещено говорить со мной, – просипел Алек, разглядывая мальчишку. Нет, юношу. Темноволосый, чернобровый, с тонкими резкими чертами бледного лица, грубая одежда из крапивицы болтается как на пугале, но, похоже, не из слабаков, даром что худющий.
Парень явно его боялся. Он медлил, наконец кивнул:
– Запрещено.
– Я не скажу.
– Я тоже, но… – Он нервно оглянулся, и вокруг распространился полог мысленной защиты. – …Спрашивай быстрее, могут увидеть.
Кажется, он неплохой парень… Алек попробовал улыбнуться, парень вздрогнул.
– Как тебя зовут?
– Джонатам.
– А меня?
Парень помедлил:
– Александр.
– Это ведь деревня Проклятых?
– Да, – тихо ответил Джонатам. – Но не называй ее так при них.
Алек кивнул.
– Сколько здесь живет людей?
– Пятеро. То есть с тобой шестеро, но один ушел…
