– И что, у вас серьезно верят, что мы – вот такие? – спросил Майнус.
– Большинство радоничей считают эти сказки святой правдой.
– Еретики, – неуверенно выговорил Макс, словно пробуя слово на вкус. – Все ведь вовсе не так, верно?
– В общем-то да, – сказал Майнус. – Скорее все совсем наоборот.
Мы изучали империю. В отношении примитивных племен Карриона проводит одну и ту же политику. Покоренным внушается, что имперская власть – это меньшее зло, и только имперские священники и солдаты могут защитить их от… не важно, от действительной ли угрозы или мифического Лунного Дракона, или каких-нибудь жутких Еретиков.
– Хитро придумано, – оценил Макс. Понимание шло от человека к человеку, каждый из беглецов оценивал масштаб лжи огромной страны.
– Очень хитро. – Питер вдруг перестал улыбаться. И остальные воличи тоже, их лица посмурнели, стало холодно, отзвучавший смех канул в Живу как в воду, перестал присутствовать в воздухе.
– Наша Правда велит принимать беглецов, и однажды двое людей из племени, которое было под имперской… «защитой», – риван как плюнул это слово, – добрались до Тэнниа. Через неделю им пришло в голову, что кроме нас и беричей в этих лесах нет людей. Вывод – мы и есть эти страшные… как вы говорили, Еретинки?..
Питер помолчал.
– Мужчина покончил с собой. Сначала убив женщину.
Кати содрогнулась, Макс нашел ее руку, смотрел в глаза ривану, не отводя взгляда, прочел в Живе истину.
– Вы все еще хотите остаться? – спросил наконец старик. Бывшие Избавленные переглянулись, мысленно посоветовались.
– А Еретики примут нас? – осторожно спросил Макс.
Майнус кивнул женщине:
– Маритэ, может быть, ты объяснишь?
– Охотно. – Рита заглянула в глаза всем беглецам по очереди. – Как вы, наверное, поняли, у воличей и Каррионы с самого начала не заладились отношения. За десятилетия нашего сосуществования мы старательно не замечали соседей, в то же время исподволь старались изучить своих… не-врагов. К нам сбегали люди племен империи, мы их с удовольствием принимали, плата была лишь одна – они должны были рассказать нам о Каррионе.
Однако никогда нам не попадались люди, которые были знакомы с имперским священством так близко, как были знакомы вы. – Женщина кивнула бывшим Избавленным.
– И вы хотите, чтобы мы рассказали вам все, что знаем о священстве? – спросил Макшем.
– Да. Так. Но… Видишь ли, мы не можем вас просить из-за обстоятельств вашего прибытия. Вы разделили смертельную опасность с сыном племени. – Рита с нежностью и укором посмотрела на двоюродного брата. – И мы примем вас. Безо всяких условий, осенний праздник – простая… как у вас там говорят?.. формость… нет, формальность. Только будьте воличами и соблюдайте нашу Правду.
Теперь лишь за плату мы можем просить чего-то от вас. И мы просим. Расскажите нам о носящих белые одежды и назначьте цену, что вы хотите за эти сведения.
Макс стряхнул состояние восторженности и окинул мыслью своих друзей – словно опустил руки в теплую воду.
– Алек, – сказал он.
Алек поднял голову.
– Я расскажу.
– Кати?
Девушка бросила мысль.
– Джонатам?
Юноша кивнул.
Мо никто не спрашивал, но он кашлянул гулко и сказал хриплым голосом:
– Все, что знаю…
Ночь царила над землями воличей. Но люди не спали.
Не спал Макшем. Он сидел за столом, в разлапистом резанном из рога оленя подсвечнике расточительно горело аж три свечи, и необъявленный староста деревни Проклятых старательно вспоминал и записывал все, что знал об империи, об истории и обычаях страны, о пастырях. Стол был завален обрывками бумаги с заметками его самого и друзей.
Макс перебирал эти клочки, записывал и перечеркивал, снова записывал, жевал кончик пера и рассеянно улыбался.
Не спал Джонатам. Он удивительно быстро и легко вошел в новую жизнь, словно от рождения был воличем, за считанные дни завел дюжину друзей и сотню знакомств. Сейчас кружил в хороводе, ему улыбалась девушка, и он видел отчетливо, как никогда раньше. Она, конечно, не прочь целоваться под лунным светом, если паренек будет в должной мере ласков и настойчив, но дальше – ни-ни!
Целоваться – это здорово. Вороненок улыбнулся ей и, наверное, впервые в жизни подумал, что быть серцеведом не так уж и плохо.
Мосес рассеянно перебирал кузнечные инструменты. В кузне пахло железом и пеплом горюч-камня, было темно, но свет парню не был нужен, он ощущал железо, знал, какие руки прикасались к нему, какие мысли думали эти люди-творцы. В горне медленно остывали заготовки, рядом лежали ножи, аккуратно сложенные трафареты, инструменты гравировки и пузырьки кислот для травления.
Мо улыбался. Впервые за очень долгое время он мог бы сказать, что находится дома.
Кати перебирала травы и зелья, листала страницы тетрадей Риты, читала бисерные подписи под старательно выполненными рисунками. Под боком уютно урчала пестрая кошка. Где-то ходил хоровод, она посмотрела сквозь стену травного дома, любуясь переливами аур. Это было удивительно легко.
Кати улыбнулась жизни, полной желания жить, и вернулась к записям.
Алек сидел на пороге общего дома и вертел в руках трубку. Хотелось курить – до тошноты, до исступления, но джега не было, последний докурили вчера, а тоник он зарекся брать в рот. Он все-таки сунул трубку в зубы, погрыз холодное дерево, поморщился, вспомнив, как после хамуна усугубил похмельное действие наркотика корисом Дерека. О, помяни василиска в лесу…
– Не спится?
Рик по обыкновению подошел совершенно бесшумно, но Алек почувствовал его за несколько шагов. Парень не прятался.
– Бессонница. – Алек ткнул трубкой в огромную, нависшую над крышами луну, через которую как раз сейчас проплывала Игла. Рик уселся рядом.
– Можно пойти на луг…
В белые ночи люди частенько не спят, особенно подростки – собираются на посиделки, прыгают через костры на лесных полянах, танцуют на углях. Джо услышал, как Алек думает о нем, послал веселую мысль, призыв присоединиться. Алек мотнул головой, адресуя отказ одновременно и Джо, и Дереку. Он трудно сходился с людьми, а веселиться после Избавления словно разучился.
– Вы уже придумали плату? – спросил Дерек.
– Нет. Макс сказал, что мы дадим вам знания за так… за вашу ласку к нам. Это не посчитают оскорблением?
– Нет. Но лучше бы вы все же что-нибудь пожелали.
– Это не ко мне. – Алек усмехнулся невесело, состояние радостного возбуждения, вызванного переменами, улеглось, пришла тоска и стыд. – Какие еще знания я могу дать? Я был всего лишь лэем, учеником. Хотя остальные учились меньше меня, зато прислуживали пастырям, может быть, что-нибудь знают… а я ничего не знаю. И не умею…
