Девушка посвистывала сквозь стиснутые зубы.
– Сейчас попробуем поправить… Помоги, убери ей боль!
Кажется, она обращалась не к нему, но парень решительно придвинулся ближе, растопырил пальцы, подражая Рите, когда та лечила пострадавшего в схватке с вепрем Ника. Алек не умел убирать боль у других, только у себя, но не мог позволить, чтобы кто-то…
Даника тихо ахнула, когда теплый, избавляющий от боли поток устремился к ее лодыжке.
– Ты… ты умеешь…
– Ерунда. – Он чувствовал боль в собственной ноге.
– Но ты же погонщик ветров, не целитель…
– Это совершенно не важно. Ты тоже сможешь научиться.
– Скоро? – спросила сестра.
– Я учился месяца четыре, – честно ответил Алек, хотя его Проводник дергал за язык соврать. Даника подвигала ногой, шевельнула пальцами, сказала, что ей не больно, почти, слезы блестели в глазах.
Криста быстро провела пальцами, на коже остались красные следы. Девушка пискнула и прикусила губу. Войя покачала головой:
– Ничего не поделаешь, разводите костер. Если бы она сломала ногу, я бы ухитрилась сделать так, чтобы она могла идти, а вот с растяжением не получится.
– Больно? – обеспокоенно спросил Алек.
– Не больно… почти…
Быстро развели два костра. Даника поела, залезла в спальный мешок брата и продолжила свой рассказ. Но сначала потребовала у всех осенить себя Знаком. Алек с усмешкой повел рукой, выводя два треугольника один на другом, остальные повторили символ веры. Даника успокоилась.
У Бэзила были запасные одеяла. Алек старался не шевелить ногой, которая все еще болела. Он вертел в руках нож, принесенный сестрой, тот самый нож, что подарил ему отец в день, когда сын ушел из дома в Школу. Рукоять была новая, неудобная – старая сгорела в очистительном огне.
Они говорили и не могли наговориться. Алек поведал о сулившем смерть подслушанном разговоре, о бегстве Проклятых, о жизни среди Фременов… Сам расспрашивал сестру о матери и отце, о том, что произошло в Дорнохе за время его отсутствия, но она мало могла ему поведать. После того как он оказался в деревне Проклятых, Доражи ни с кем не общались.
Правда, про Даниэла она могла ему рассказать. Бывшего лучшего друга вроде бы не заботило, что все от него отвернулись. Неприязни деревенские подростки не скрывали, но задевать его в открытую остерегались. Когда пришла пора свадеб, папаша Дэна попытался выпросить венок у Ристов, но нарвался на резкий отказ.
От Алека не укрылся быстрый румянец сестры, когда она деланно беззаботным тоном рассказывала об этом. Он почесал в затылке…
Даника вдруг прервалась на полуслове, испуганно оглянулась вокруг.
– Кто-то окликнул меня, слышал?
– Нет… – растерянно сказал Алек, прислушиваясь. Но не услышал – почувствовал чужое недоброе присутствие.
Спина Бэзила, сидящего на страже, окаменела, Криста вздрогнула и рывком села, в синих глазах отражались угли костра и обрывки снов.
– Кто-то смотрит на нас… Он видит! – Сестра почти взвизгнула, вскочила, топор, воткнутый в поваленное дерево, выдрался и прыгнул ей в руку. Алек беспомощно оглядывался, сжимая в кулаке бесполезный нож.
– Это… это… патэ Киош! Это он смотрит на нас! Алек, спрячь меня! Помоги! – По щекам Даники текли слезы.
Александр с проклятием сделал выпад ножом, наудачу ударил в ночь своей ненавистью…
Патэ Киош уже не кричал. Он только тихонько подвывал на одной ноте, пока Ламан тащил его на закорках через лес. Можно было бы попробовать докричаться до кого-нибудь в поселках, но он боялся. Впервые в жизни боялся пустить в ход мысль.
Младший пастырь видел, как ровные спокойные потоки Живы вдруг взорвались вокруг Киоша черной воронкой, и пастырь как подкошенный рухнул в снег. Одно черное щупальце случайно зацепило патэ Ламана, вся спешно возведенная им защита рухнула, и сознание окаменело от боли. Когда он очнулся, патэ Киош сидел в снегу и трясся, в глазах его не было ни капли разума…
Патэ Ламан не помнил, как выбрался из леса. Он снова осознал себя, когда стоял на коленях перед печью, шепча огненные стишки, которыми не пользовался с детства. Ламан выругался, вышвырнул все лишнее из сознания и рявкнул:
– Гори!
Полыхнуло так, что ему опалило брови. Пастырь оглянулся, недоумевая, где это он оказался, и едва справился с желанием бежать отсюда куда подальше.
Деревня Проклятых. Дом Александра.
Вместо этого пастырь достал меч и разрубил скамейку, отправил в печь. Когда стало тепло, он отрезал кусок козлиной шкуры с кровати и принялся растирать бесчувственное тело патэ Киоша. Тот очнулся, поглядел вокруг дикими глазами и стал вопить, требуя немедленно увести его отсюда. Ходить он не мог, но ползал весьма резво. Патэ Ламан поднял меч – на всякий случай он не убирал оружие в ножны, – сжал зубы и ударил плашмя по затылку старшего. Впавший в детство пастырь охнул и обмяк, Ламан затащил тяжелое тело на койку и простер себя во Свете…
Зима наконец уступила весне. Пели птицы, просыпались деревья, на прогалинах уже вовсю зеленела трава, но в душе Даниэла наступала осень.
Она исчезла.
Александр вернулся за сестрой, и она ушла с ним.
До этого Дэн не представлял, что значит для него эта девушка. Ему нравилась сестра друга, в детстве они втроем водили воображаемые полки на страшных Еретиков, всякий раз одерживая победу…
Когда они повзрослели, играть с девочкой стало как-то несолидно, а потом и вовсе несовместимо с репутацией пацана. Даниэл помнил последнюю игру.
Она была за что-то обижена на них, и Алек, который всегда придумывал сюжет для новой игры, сказал, что Данику украли Еретики и они должны ее выручить.
Дэн в побитых и забрызганных кровью латах прорубил себе путь к подножию башни, где томилась пленница, отшвырнул сломанный меч, передал щит оруженосцу и взбежал по лестнице (взобрался по углу амбара). Даника, лазившая по деревьям и крышам не хуже мальчишек, сидела наверху, надув губы, и меньше всего походила на несчастную пленницу.
– Вы на свободе, сэнири!
А дальше произошло неожиданное. Девочка посмотрела на него и сказала, что она «запятнала себя гневом».
– Потому я должна остаться. А ты уходи, если хочешь сохранить свою жизнь.
– Но я должен спасти тебя, – запротестовал он, чувствуя, что игра вышла за пределы, очерченные другом.
– Тогда – убей. Быстрее, моя темная мощь растет, и скоро ты со мной просто не справишься. – Она отломила кусок коры от досок крыши, протянула ему. Дэн взял «кинжал» и неуверенно замахнулся.
– И помни, что я тебя любила. Прощай.
Кора хрустнула и сломалась, «сэнири» распростерлась на крыше и молча смотрела серыми глазами. Дэн встал на колени, ему вдруг стало настолько страшно, что он мог потрогать свой ужас руками. Впервые в жизни мальчик осознал текучесть времени, его невозвратность, и понял, что навсегда запомнит этот миг. Теплый, наполненный летними запахами ветерок, этот серый совершенно незнакомый взгляд, обжигающее прикосновение, когда он, согласно правилам игры, протянул руку и закрыл ей глаза.
