Неожиданно взгляд девушки изменился, стал жалостливым.
— Мне так страшно, Игорь! Нас всех убьют? — спросила она убитым тоном и доверчиво взяла меня за руку, словно ища защиты и опоры.
Я отставил фужер и освободившейся рукой накрыл ладошку девушки. Она была мягкой, нежной, изящной, прикосновение к ней вызвало во мне прилив нежности к Алине.
— Ну, что за глупости, дитя мое, никто нас не убьет, тем более… — Тут мне в голову пришла интересная мысль, я неожиданно понял некую особенность, объединяющую убитых людей. Правда, еще не знал, о чем это говорит, и тем не менее у всех погибших имелось общее, присущее им качество. — Преступник не убивает молодых, за исключением Маши Лебедевой, но ее отравили по ошибке, — медленно проговорил я, облекая свою мысль в слова. — Его интересуют люди пятидесяти лет и выше. Так что тебя он не убьет. Да и твою тетушку тоже.
— Правда? — с надеждой посмотрела на меня Алина.
— Разумеется! — ответил я и сделал то, что давно хотел сделать, — провел указательным пальцем по щеке девушки. Кожа была нежной и бархатистой, как у персика. — Сколько тебе лет-то?
— Двадцать девять.
— Хм, — я отнял руку от лица Алины и признался: — Я думал, на пяток лет меньше. А сколько же тогда лет твоей тетушке?
— Сорок три.
— Хорошо сохранилась Надежда, — признал я. — Я считал, что ей лет тридцать пять. Но, будем надеяться, преступник сорокатрехлетних женщин тоже не убивает, как и тридцатипятилетних мужчин, каковым я и являюсь. — Тут я вновь замер от пришедшей мне в голову мысли и, секунду подумав, высказал ее вслух: — Такую молодую, как ты, преступник не убьет, но он может быть таким же молодым, как ты.
Алина тоже вдруг замерла, а потом резко отстранилась от меня.
— Ты хочешь сказать, что я преступница?
Признаться, я сам не знал, что хотел сказать, но не буду же я и вправду обвинять девушку в убийстве членов нашей группы? Чушь какая! Хотя кто знает — чушь не чушь, а вино-то я пригубил только после того, как Алина выпила свой фужер. Видимо, подсознание предупреждало меня: будь осторожен, Игорек, вдруг вино отравленное, выпьешь и окочуришься, а Алина не будет пить и останется жива. Но я, естественно, промолчал — не тот момент, чтобы облом самому себе с наметившимся курортным романом устраивать, — и привлек девушку к себе.
Тело Алины расслабилось, она резко приподняла голову, и наши губы встретились. О-о, это был самый сладкий поцелуй в моей жизни. Никогда до него и никогда после я не испытывал подобных ощущений, как в тот раз. Это прикосновение было сродни прикосновению к необыкновенному, доселе неведомому мною сочному, нежному, ароматному фрукту. Я вкушал его, испытывая неземное наслаждение, голова моя кружилась, а по телу разливалась истома, которая бывает в момент наивысшего блаженства. Мои ладони скользнули по плечам, затем рукам девушки, она подалась ко мне, дрожа всем телом. Кажется, барышня уже созрела для любви. Да и я изнемогал от страсти. Пора приступать к активным действиям. Я рывком поднялся, бережно держа Алину одной рукой под спину, а другой под колени и, пошатываясь, словно пьяный, понес ее на кровать.
Убийца
Когда утром я проснулся, Алины на соседней кровати (мы ночью обе сдвинули вместе) не оказалось. Удивительно, я так крепко спал, что даже не слышал, как она ушла. Вроде и выпил-то вчера немного, всего лишь полбутылки сухого вина, а спал, как после лошадиной дозы снотворного — не просыпаясь и без сновидений. Хотя если полночи с девушкой о политике говорить, можно и без снотворного спать как убитый, что я сегодня успешно доказал, проспав до половины десятого утра. Чувствовал я себя превосходно, и не только физически, но и морально — как военачальник, долгое время осаждавший крепость, которая в конце концов сдалась на волю победителя.
Я легко соскочил с кровати и отправился в ванную бриться. Едва, стоя перед зеркалом, намылил пеной бороду и провел лезвием по щеке, как в дверь постучали. Весь в пене и со станком в руке, я вышел в прихожую и спросил:
— Кто там?
— Тьфу ты, Игорь! Жив, что ли?! — с явным облегчением произнес в коридоре голос Бурмистрова.
Я открыл дверь. Майор, в клетчатой рубашке нараспашку и в шортах чуть ниже колен, стоял, широко расставив волосатые ноги, обутые в кроссовки. Видимо, в таком положении коридор меньше под ним качался. Не могу сказать, что он был сильно пьян, но то, что успел принять на грудь, это точно.
— Ну, ты напугал, — с осуждением проговорил полицейский, качая головой. — Жду, жду на пляже, а тебя все нет и нет. Я думал, случилось что, решил заглянуть.
— Тьфу-тьфу, — ответил я, сторонясь, чтобы пропустить его внутрь. — Просто не спалось вчера, вот и провалялся дольше обычного. Наши-то остальные все живы?
— Ага, — коротко хохотнул Бурмистров, проходя мимо меня в комнату. — Все живы, к счастью. — Заметив на столе пустую бутылку из-под вина и бокал, кивнул на них и спросил: — Тоже пьянствуешь в одиночестве?
Второй бокал, стоявший на полу у прикроватной тумбочки он, к счастью, не заметил. Не хотелось мне, чтобы майор знал о том, что я «взял Бастилию» — не люблю перед мужиками хвастать своими победами.
— Да так, — ответил я, почесав щеку — крем для бритья стал подсыхать и стягивал кожу. — Тоскливо что-то вчера стало, вот выпил винца немножко.
— Ну-ну, — с кривой ухмылкой, скорее одобрительно, чем осуждающе, произнес майор. — Пить в одиночестве — прямая дорога к алкоголизму.
«Чья бы корова мычала…» — подумал я, но заговорил на другую тему:
— Есть какие-либо подвижки в расследовании убийств?
— Нет, Игорь, я только позвонил по телефону, что мне дал шеф, и попросил собрать мне побольше данных на погибших, да и на остальных членов нашей группы, и скинуть мне их на электронную почту.
— А ты заметил, что все погибшие — люди, возраст которых перевалил за пятьдесят или близится к этому? За исключением Лебедевой, конечно, которая была отравлена по ошибке — яд предназначался, скорее всего, старушке-врачу.
— Ну и что ты хочешь этим сказать? — удивленно воззрился на меня Бурмистров.
— Откуда я знаю, просто это одна из черт, которая объединяет жертвы.
— Маловато для зацепки, — отмахнулся майор, потом заметил: — Это первая особенность…
— А вторая… Я уже давно обратил внимание еще на одну деталь, объединяющую всех нас, прилетевших в Турцию одним рейсом. До поры до времени помалкивал, так как не представлялось случая озвучить ее. Мы все, за исключением Милушевой и Яриловой, живем в одноместных номерах.
— А ведь ты, Игорек, зришь в корень! — хмыкнув, признался Бурмистров. Ладно, Пинкертон, брейся и на пляж приходи, — с этими словами он махнул рукой и тяжелой поступью двинулся прочь из моего номера.
Я прикрыл за ним дверь, повернул защелку и вновь зашел в ванную. Засохшую пену пришлось смывать и наносить новую. Я побрился, привел себя в порядок и спустился вниз.
