— Ну и кто ты после всего этого? Неужели умный?
— Где Маша? — ровным голосом спросил Лев.
— Внизу, в машине сидит, — ответила жена Крячко.
— Позвони ей, пожалуйста, и скажи, чтобы поднялась, — попросил он.
— А тебе самому что, трудно? — буркнула та, но позвонила: — Маша, поднимайся! — Она и хотела бы сказать, что все в порядке, но не решилась — уж слишком спокойным выглядел Лев.
Раздался звонок в дверь, но Гуров не поднялся, и дверь пошла открывать опять же жена Крячко. Когда Маша вошла в комнату, Лев увидел ее зареванное лицо, растрепавшуюся прическу, затравленный несчастный вид, а, главное, глаза! Это были глаза умирающего человека, не было в них ни блеска, ни жизни, ни хоть капли надежды на светлое будущее! Гуров прислушался к себе, не почувствовал в душе любви к этой женщине, только жалость, и просто сказал:
— Маша! У нас гости. Сообрази что-нибудь на стол.
Услышав это, державшаяся из последних сил Мария просто поплыла, глаза наполнились слезами, плечи затряслись, лицо исказила судорога едва сдерживаемых рыданий, она с трудом всхлипнула, и тогда он, никогда не любивший подобных сцен, тем более при посторонних, добавил:
— Там в кухне, кажется, должно что-то быть. — Мария тут же бросилась в кухню, а Гуров обратился к женщинам: — Спасибо вам большое. Вы нам очень помогли.
— Не надо нам ничего, пойдем мы, — сказала, поднимаясь, жена Орлова.
Разочарованные тем, что сцены бурного примирения не увидят, женщины вышли. Лев закрыл за ними дверь и поэтому не слышал, как они, посовещавшись возле лифта, решили ничего пока своим мужьям не говорить, пусть получат от Гурова готовое, а то повадились в чужие семьи нос совать и распоряжаться в них, как у себя дома.
Гуров же, войдя в кухню, застал там плачущую теперь уже от счастья Марию. Она бросилась к нему, прижалась, уцепилась, как утопающий за соломинку, и зарыдала уже в голос, по-бабьи, со всхлипами, шумным хлюпаньем носа и причитаниями. А он ничего не говорил, просто обнял ее и ждал, когда она успокоится. Потом супруга умылась и, устроившись с ногами на диване, прижалась к нему, такому родному, надежному, сильному, и стала потихоньку рассказывать, как плохо ей было без него, иногда она снова принималась плакать, и тогда Гуров, утешая, гладил ее по руке. Он слушал Марию, а сам думал о том, что если уж ты по неосмотрительности завел себе кошку и по глупости избаловал ее до полной невозможности, то нечего злиться, когда она гадит по углам, потому что сам виноват в том, что сделал ее такой. И на улицу ее, не приспособленную к самостоятельной жизни, выбрасывать подло, потому что человек в ответе за каждое прирученное ему существо. Почему его друзья, искренне переживавшие за него, поступили именно так, он прекрасно понимал, но поговорить с ними все-таки надо было. И он, поднявшись, сказал:
— Маша, ты придумай что-нибудь на обед, а я пока по делам съезжу.
Супруга с готовностью кивнула, а Гуров поехал на работу, где был встречен дружным возмущением Стаса и Саши — мол, отлежаться надо было как следует.
— Да обсудить кое-что надо. Пошли к Орлову, — предложил он.
Петр встретил Гурова с не меньшим возмущением из-за досрочного выхода на работу, но Лев объяснил, что заехал ненадолго, а потом вернется домой долечиваться. Тут все поняли, что причина его появления более чем уважительная, и уставились на него. А Гуров, дождавшись, пока все сядут, спросил у расположившегося прямо напротив него Вилкова:
— Саша, почему ты мне не сказал, что Маша забрала свои вещи и ушла из моего дома не по собственной воле, а потому, что ее Петр Николаевич заставил?
— Да, не сказал! — Вилков ответил ему прямым и твердым взглядом. — И мне за это не стыдно! Потому что я, как и Петр Николаевич со Станиславом Васильевичем, хотим, чтобы рядом с вами была другая женщина. Верная, заботливая, преданная, любящая! А не такая, как Мария!
— И это ты говоришь после всего того, что она для тебя сделала? — поинтересовался Лев.
— А она это делала не для меня, а для себя! — отрезал Вилков. — Она все делает только для себя! Она же законченная эгоистка, причем очень недалекая! Она руководствуется только своими сиюминутными желаниями, не заботясь о последствиях, потому что знает, что вы ее из любой беды вытащите! У нее нет ни настоящих подруг, ни настоящих друзей! Это хоть о чем-то вам говорит? Нет ни детей, ни кошки, ни собаки, а тут ей в руки попала такая большая живая игрушка! Вот она и играла со мной, как девочки — в куклы! Думаете, мне в радость было таскаться за ней по всем тусовкам, где она меня всем демонстрировала, как какую-нибудь карманную собачку редкой породы?
Не выдержав, он вскочил с места и продолжал уже, расхаживая по кабинету.
— Ну какая из нее жена? А я знаю, какой должна быть настоящая — такой, как моя мама! Как жены Петра Николаевича и Станислава Васильевича, такой, как ваша мать! Я очень хорошо помню, как мама ночами не спала и плакала, когда папу в Чечню посылали! Как она беспокоилась за него, как за него боялась! А Мария? Она что, не видела, в каком состоянии вы в Москве остались? Она слепая? Вы же на живого человека не были похожи! Я там, в Эмиратах, только что на стену не лез, потому что невыносимо было знать, что вы в беде, а я ничем вам помочь не могу. А она? Веселилась! Жизнью наслаждалась! Всю страну объездила, по всем супермаркетам прошлась! А уж отдохнула на много лет вперед! А когда я о вас заговорил, она беспечно ответила, что Лева во всем разберется сам, и все! — почти выкрикнул Саша. — Больше я с ней о вас даже не пытался говорить, а она сама и не вспоминала! А эти подарки! Я ей говорил, что нельзя их принимать! Что не ей, артистке Строевой, их дарят, а жене полковника Гурова! Что нельзя вас снова подставлять! А она мне на это гневно заявила, что и сама что-то значит, а потом два дня со мной демонстративно не разговаривала! А ведь Лейла мне проболталась, что вы когда-то ее отца просто спасли! Значит, только из-за вас нас там так принимали!
Гуров все это молча слушал, а вот Орлов с Крячко, зная тяжелый характер своего друга, только недоуменно переглядывались и гадали, надолго ли хватит терпения Левы. А Вилков и не думал успокаиваться:
— А здесь? Да любая нормальная жена, узнав, что муж в больнице в тяжелом состоянии, сразу бросится к нему. Ну, пусть к супругу никого не пускают, но с врачами-то поговорить можно! А она? Она вас по больницам искала?
— Она не смогла бы меня найти, — спокойно заметил Лев.
— А она пыталась? — остановившись и уставившись на Гурова, спросил Саша. — Да нормальная жена на ее месте весь город перевернула бы! А потом, когда я сказал ей, что вы уже в санатории, она к вам туда приехала? Не так уж много в Подмосковье кардиологических санаториев, чтобы вас не найти! А уж в нашем ведомственном в первую очередь надо было искать! Она туда хоть позвонила? Нет!
— Она могла просто испугаться угроз Петра Николаевича, — заметил Лев.
— А вот мою маму танки бы не остановили! Как и любую нормальную жену! Такая наплевала бы на все угрозы, но мужа нашла! Потому что любит, потому что жизни без него не мыслит! А Мария вас не любит! Она вами просто пользуется! Вы ей нужны для жизненного комфорта! Это на сцене она Мария Строева, а в жизни без вас — никто и ничто! Обвилась вокруг вас, как плющ вокруг дуба, и живет за ваш счет! Да она!.. Она настоящая свинья под дубом! Сколько раз она вас подставляла! А вы, такой сильный, умный и мужественный человек, которым все мы искренне восхищаемся, ей все прощаете, прощаете и прощаете! И видеть это было для нас больше невыносимо! — Тут Вилков выдохся и уже спокойно сказал: — Ну, вот, можете теперь меня увольнять! Тем более что меня все равно на другую работу приглашают. Можете родственником не считать, хотя я, и раньше зная, что вы мой дядя, в родню и не набивался, вы сами мне это сказали. Только уважать Марию я не могу, а делать вид, что уважаю, не буду — противно!
