Есть люди, которых сложно пронять даже слезами, а словом и подавно. Они удивительно не чутки к чужим волнениям и ловят кайф, вытягивая из партнеров жизненные соки. Но что будет, когда вытянут все до капли? А будет так: отшвырнут, как тряпку, в сторону, то есть выбросят. И найдут другого донора. Это их суть. Они как насос: себе, себе, себе, а партнеру – временное счастье обладанием, мильон терзаний и разруху в душе.
– Оставь меня! – выскользнула из его рук, словно электрический угорь, Нина и расположилась, полулежа, на тахте, где минуту назад лежал он. – Она пришла, чтобы ты ее трахнул. Вот гадюка…
Выражения не из ее лексикона. Нина нежна и чарующе прекрасна, как весенний цветок, ее губы созданы для волшебных слов, несущих свет и радость, потому в сознании не укладывалась фраза, местожительство которой – подворотня. Эдгар сдержал порыв разъяснить Нине, что человеку дан язык для общения и существует много слов… Но зачем? Он разозлит маленькую мегеру, она уйдет. Эдгар сел на тахту рядом с ней, опустил голову и неожиданно для себя произнес опасную фразу:
– Ты не Нина, ты не можешь ею быть.
Фраза вырвалась нечаянно, он тут же пожалел о ней. Нет, Нина не оскорбилась, не фыркнула с пренебрежением и не ушла победоносно, зная, что тем самым заставила его страдать. Напротив, она запрыгнула на тахту, стала на колени позади Эдгара, руками обвила его шею и провокационно заворковала то в одно ухо, то в другое:
– Я Нина! Да хоть чертом назови меня, не имеет значения, как я буду называться.
– А что для тебя имеет значение?
– Многое.
– Ну что же, что?..
Нина легла на его колени спиной, ее глаза стали задумчивыми, с каким-то двойным дном: алчными и в то же время по-детски бесхитростными.
– Значение имеет – сейчас, а не вчера или завтра, – певуче заговорила она, уставившись в потолок, а может, даже дальше, хотя лицо Эдгара было намного ближе. – Ты, я – тоже имеет значение. И то, что мы хотим. Сейчас мы хотим друг друга, а завтра, я допускаю, возненавидим. Но зачем же думать об этом сейчас? Ненависть будет иметь значение, когда она родится, а до этого… Поцелуй меня…
На щеках Нины алел нездоровый румянец оттенка увядшей розы, влажные глаза неестественно блестели. Ее губы подрагивали, словно их хозяйка умирала, а поцелуй подарит ей несколько часов жизни, поэтому они с нетерпением ждали прикосновения губ Эдгара.
Но эйфория истощилась. Слова Нины произвели на него неизгладимое впечатление, лишив необходимой надежды. Что выходит на деле: он от нее зависит. Почему-то! А она от него – абсолютно нет. Она вообще сама по себе – как такое возможно? Он рассчитывал, Нина появилась, чтоб облегчить тоску, украсить однообразные дни. Ничего себе – украшение!
– Поцелуй меня… – просили и одновременно приказывали ее губы, а глаза гипнотизировали.
От нее исходила опасность. Но в чем, где, когда она проявится – не предскажет ни одна гадалка, просто в мозжечке теперь будет сидеть всегда и везде: опасность. Эта особенность не отталкивает, наоборот, притягивает, как кусок кровавого мяса манит акулу. И как у акулы, у него возникло желание терзать Нину, однако Эдгар взял ее за плечи и усадил. Он не отчитывал, тем не менее поставил условие, зная, что договариваться нужно на берегу:
– Ушла, ничего не сказав… Никогда так больше не делай. Или считайся со мной, значит, предупреждай о своих планах, или уходи навсегда.
– Ты… ты прогоняешь меня?! – обозлилась Нина. – Меня, да?! Это все она… она пришла и принесла холод. Здесь, как в морозильной камере стало! Ненавижу ее!
Чего угодно он ждал от этой Нины, нет, скорее, ждал, что девушка разнесет здесь чужую мебель, а она упала ничком на тахту и зарыдала. Горько-горько, будто похоронила близкого человека. Разумеется, Эдгар мгновенно оттаял, позабыв недавнюю злость на это строптивое создание, ведь Нина плакала. Он притянул ее и целовал в щеки, нос, глаза, она постепенно успокоилась, уже обнимала Эдгара, но еще всхлипывала. И он готов был просить прощения, каяться на коленях за то, чего не делал, а она возьми и скажи:
– Ты хочешь мной убить свою память, а я не хочу стать убийцей.
Эдгар многого хочет, для человека естественно иметь желания. Но чего хочет она?
17
С сумерками Жанна подъехала к усадьбе, где обосновался Эдгар. Поставив машину за кустами, она заглушила мотор и расслабилась. Немногим раньше она караулила Эдгара у дороги, но он так и не проехал, даже в местную лавку за продуктами не вышел. Он дома.
– Наш конфетно-мармеладный сидит на диете? – ворчливо цедила Жанна, допивая остатки кофе. – Должен же он выйти, черт его возьми! Ну, выйди, засранец! Хоть на полчаса выйди!
Чем темнее становилось, тем отчетливей виднелись освещенные тусклым электрическим светом окна, прикрываемые полуголыми ветками. Возле усадьбы торчал столб с фонарем, наверняка его повесили еще в начале прошлого столетия и забыли поменять на современный образчик, вот он и светит еле-еле. И висит ведь на честном слове, обещая сорваться при первом же порыве ветра. М-да, атмосфера для мистического триллера – темень, фонарь-калека, окна, за которыми обитают вурдалаки с ведьмами, летающими из угла в угол… Нет, пока окончательно не разыгрались фантазии, следует пробраться к дому и посмотреть, чем занимается Эдгарик (вдруг изучает тетрадку и удастся подсмотреть, где он ее держит), а после – домой!
Жанна открыла дверцу машины и с опаской высунула наружу голову. По ней никто не ударил дубиной, никто не испугал своей безобразной харей, появившейся внезапно, – слава богу. Только здравый рассудок подсказывал, что все страхи – ерунда, они смешны, бояться здесь некого, разве что людей. А люди давно обнаружили б себя, если бы здесь были. И второй движущий импульс мощнее страхов – жажда истины, как это ни высокопарно звучит, заставил Жанну покинуть машину.
Остывший ночной воздух, хвойный и влажный, земляной и с нотками дыма от осенних костров, нежно коснулся кожи, освежил голову. Жанна ежилась, осматриваясь по сторонам и одновременно застегивая молнию на куртке. Шепот ветерка в листве насторожил ее, на природе звуки воспринимаются иначе, чем в городе, они кажутся мистическими. К забору она подошла без приключений, взялась за колышки, проверяя на прочность, и…
Никогда не следует доверять незнакомому месту, тем паче ночью. Жанна пожалела, что была неосторожна. Потому что дальше все случилось неожиданно и быстро, от ужаса крик застрял где-то в горле Жанны, вместо него раздался шип, как у певца, сорвавшего голос.
Когда она решилась перелезть через забор, сзади нее что-то ухнуло-бухнуло. И на нее – на Жанну – упало откуда-то взявшееся тело. Как тут не вспомнишь о нечистой силе!
Тело было человеческим, а не призрачным, в одежде. Тело сбило Жанну с ног, они вместе повалились на еще живую траву – высокую и сочную, как весной, ведь здесь много тени и влаги, траву все лето защищали кроны деревьев от палящих лучей солнца, а серьезных холодов еще не было. Падая, почти у самой земли, Жанна все-таки вскрикнула, но приглушенно. Упали! Тело придавило всем весом Жанну, которая судорожно заерзала, пытаясь вылезти из-под него.
