Миссис Уорден закрыла входную дверь. Тут же со двора зашел отец — будто слышал, как она удалилась, — и положил четки на стол. Он был без шляпы, и короткие каштановые волосы — на удивление, до сих пор нетронутые сединой, — блестели от пота. Лишь отчасти причиной тому была утренняя интенсивная прогулка; я не сомневалась, что отец с трудом сражается с желанием принять опий.
— Сколько ты сегодня прошел? — спросила я.
— Всего пять миль.
Четки были вовсе не четками, а своеобразным инструментом, с помощью которого отец определял пройденное расстояние. Когда мы приехали в Лондон, он сразу же измерил периметр внутреннего дворика и взял его за единицу измерения — одну белую бусину. Когда девять белых и одна синяя бусина были «пройдены», отец начинал отсчет сначала. Таким образом, ему требовалось просто подсчитывать количество синих бусин и в конце умножить их на десять, а потом помножить получившийся результат на периметр двора. Отец утверждал, что это элементарно. Но когда я пыталась объяснить это другим, большинство людей морщились, словно от внезапной головной боли.
— Отец, пора пить чай.
— Боюсь, Эмили, мой желудок этого не перенесет. Нам надо идти.
— Сперва попьем чая, — настаивала я.
— Мне нужно посетить так много мест.
— Чай, хлеб, масло и джем.
С момента приезда в Лондон отец только и делал, что встречался с различными людьми. Я всюду сопровождала его и следила, чтобы он не забывал поесть и попить. Сейчас в продаже находились американское издание собрания сочинений отца и четыре тома из многотомного собрания, выпускаемого в Англии. Это и было одной из причин его поездки в Лондон: переговорить с продавцами и издателями, а также газетчиками с Флит-стрит.
Как ни унизительно в этом признаваться, но мы нуждаемся в деньгах. Насколько отец одержим пристрастием к лаудануму, настолько же он сам не свой до приобретения книг. На протяжении многих лет он набивал книгами до отказа один дом за другим, долги все накапливались, и я уже боюсь того, что мы в скором времени окажемся на улице без всяких средств к существованию. Эта поездка в Лондон действительно представлялась очень важной, хотя, возможно, и не в том смысле, который, как я полагаю, вкладывал в это понятие отец.
Его героическая попытка заработать для нас денег имеет свою цену. Еще с юношеских времен, когда один из братьев постоянно издевался над ним, отец испытывает трудности в общении с людьми. У него сразу начинаются проблемы с пищеварением, справиться с которыми помогает только все тот же лауданум, ну или мое присутствие, когда я могу его защитить. Сейчас он вынужден общаться с людьми, вести с ними непринужденные беседы — все для того, чтобы они купили его сочинения и тем самым обеспечили средствами к продолжению отшельнического существования. Его усилия, направленные на подрыв сложившихся устоев, оказались успешными. Читатели жаждут встретиться с «англичанином, употреблявшим опиум», чей откровенный и подробный рассказ о пагубном пристрастии до сих пор будоражит умы, хотя со времени написания «Исповеди» прошло уже тридцать три года.
Недавно отец закончил третью часть своего ужасного эссе «Убийство как одно из изящных искусств». С одной стороны, мне приятно, что новые опубликованные материалы способствовали росту продаж, но… должна признаться, подробности, с которыми отец описывает убийства, для меня оказались слишком отвратительны и я не смогла дочитать книгу до конца. Люди спрашивают, не боюсь ли я жить с отцом под одной крышей, предполагая, какой он, должно быть, жестокий. Я им отвечаю, что отец — самый добрый и мягкий среди живущих на свете людей. На это «доброжелатели» скептически меня оглядывают и явно думают: «Мы все прекрасно понимаем, вы лжете, потому что он — ваш отец, но, по правде говоря, человек, который так красочно и с такими реками крови описывает убийства, должен быть и сам жестоким и склонным к проявлению насилия».
Сегодня у отца наконец выдался первый свободный день, и мы вдвоем направились к расположенному неподалеку Британскому музею. Улицы были пустынны — все находились на церковной службе, почему отец и выбрал именно это время для прогулки. Музей оказался закрыт, но отец, похоже, был целиком поглощен своими мыслями и даже не обратил на это внимания.
Прохладный ветерок продолжал разгонять туман. Отец остановился и уставился на эффектно выглядящий двор музея. Он с силой сжал челюсти — столь сильным было желание принять лауданум.
— Когда я последний раз приезжал в Лондон, этого здания еще не было, — сообщил он мне. — На протяжении двадцати пяти лет здесь шла самая грандиозная стройка в Европе, а я этого не видел.
Громада здания давила и заставляла ощущать себя маленькой и беззащитной букашкой.
— Здесь хранятся таблички с ассирийской клинописью, — печальным тоном продолжал отец. — И знаменитый Розеттский камень. Это ключи к расшифровке прошлого. Но кто сможет расшифровать руины в нашей памяти?
Говорят, у отца очень своеобразная манера изъясняться, но, по-моему, все наоборот. Многие люди такие нудные, что от их болтовни я едва не засыпаю. Да, я не всегда понимаю отца, по мне всегда интересно его слушать, даже тогда, когда он выводит меня из себя. Вероятно, поэтому я, дожив до двадцати одного года, не нашла пока подходящего молодого человека, с которым могла бы провести вместе столько же лет, сколько провела с отцом.
Мы взяли кеб и отправились осматривать все те архитектурные сооружения, что были построены за десятилетия, прошедшие после отъезда отца из Лондона: Букингемский дворец, памятники на площади Белгрейд и Трафальгарской площади, Национальную галерею и новое здание парламента.
Но нигде мы не выходили из кеба и ни в одном месте не задержались. Даже сидя в экипаже, отец нетерпеливо дергал ногами, будто продолжал утреннюю прогулку. У меня создалось впечатление, что в нашей поездке отсутствует какая-либо система. В конце концов я догадалась, что все места, которые мы посетили, не имели для отца никакого значения, и теперь мы направлялись туда, куда отцу так необходимо было попасть и где он тем не менее так не хотел оказаться.
Кебмен высадил нас у Мраморной арки, которая, как рассказал отец, является копией Триумфальной арки Константина в Риме. Очевидно, изначально она была белого цвета, но сейчас из-за постоянно висящей в городском воздухе копоти стала серой. Наш кеб проехал через большой центральный пролет, а мы с отцом прошли в левый, пешеходный, пролет меньших размеров. Сидевший в будке полисмен кивнул нам.
— Этого тоже раньше не было, — заметил отец.
Позади простирался обширный Гайд-парк. Служба в церкви завершилась, и по улицам засновали в разных направлениях экипажи. Люди в теплых пальто прогуливались в парке среди деревьев. Однако внимание отца было приковано к расположенной перед нами Оксфорд-стрит.
— В те времена эта улица была более мрачной и неприглядной, — поведал отец, когда мы вышли на нее.
