Экономка с неохотой отправилась выполнять свои обязанности, при этом едва не застряла широченным платьем в дверях. Я предположила, что она станет подслушивать из кухни.
После ухода миссис Уорден все мужчины по очереди — сказывалась холодная погода — воспользовались тем, что отец продолжал именовать уборной. Она находится у нас на первом этаже. Несмотря на то что живем мы в фешенебельном районе Лондона, где специальная компания подает воду в жилые дома, работает система ненадежно. Если бы уборная располагалась выше, давления воды для ее нормальной работы было бы недостаточно.
Хотя все в доме ходили туда-сюда, я заметила, как отец украдкой поднялся по лестнице, а через пару минут вернулся в гостиную. В помещении было довольно прохладно, но лоб отца покрывала испарина. Утром он тоже вспотел, но тогда лоб блестел от физических упражнений, а сейчас… такого рода испарина была мне, к сожалению, хорошо знакома и могла означать только одно.
— О, отец, — прошептала я с досадой.
Он только пожал плечами. Пальто с левой стороны оттопыривалось — там, конечно же, находилась фляжка с лауданумом. В общем, этого следовало ожидать — ведь я знаю, как тяжело (в физическом смысле) отцу, когда он общается с чужими людьми.
— Что вы хотели сказать этим «о, отец»? Что-то важное? — полюбопытствовал констебль Беккер.
Взгляд его перебегал с моего лица на лицо отца. При свете горевшей в гостиной лампы я увидела на подбородке у констебля шрам. Впрочем, этот маленький изъян его нисколько не портил.
— Дочь просто обратила мое внимание, что она очень устала.
— Отец, совсем наоборот.
— Вчера вечером вы отправились на прогулку? — спросил Райан.
— В последнее время я неспокойно себя чувствую, — ответил отец. — Не стыжусь признаться, что задолжал большие суммы денег. Мне пришлось единовременно внести арендную плату за шесть квартир.
— Отец, если бы не твои книги, тебе не нужно было бы столько. — Я повернулась к констеблю и пояснила: — Он забивает книгами один дом, потом снимает другой и так далее.
— Эмили, это семейное дело, и давай не будем выносить сор из избы. Некоторые домовладельцы были настолько бессердечны, — сообщил отец, обращаясь к полицейским, — что волокли меня в суды и даже в тюрьму.
— В тюрьму? — встрепенулся Райан.
— Да, в тюрьму. И как я мог, по-вашему, там работать, чтобы расплатиться с долгами и содержать свою дорогую, ныне покойную, жену и восьмерых (тогда восьмерых) детишек? Спасибо друзьям, которые погасили мои долги, так что я смог выйти на свободу. Но теперь, как вы понимаете, я был должен еще и друзьям, так же как домовладельцам, мяснику и пекарю. Видите, это нарастало как снежный ком. Порой, чтобы не попасть в лапы бейлифа, я вынужден был ночевать в стогу сена. Но все это сущие мелочи по сравнению с тем, что мне довелось пережить, когда я в возрасте семнадцати лет жил на холодных лондонских улицах.
Констебль нахмурился.
— Мисс Де Квинси, ваш отец всегда разговаривает подобным образом?
— Каким? — удивился отец.
— Столько слов и так быстро.
— Не быстро, — возразил отец. — Это все остальные говорят медленно. Я просто вязну в их речах и страстно желаю, чтобы они побыстрее облекали мысли в слова. Ммм, констебль Беккер, не хотелось бы, чтобы вы сочли это за дерзость, но у вас левая штанина ниже колена в крови.
— В крови? — Констебль взглянул на ногу. — Да. Наверное, разошелся один из швов.
— Что с вами случилось?
— Прошлой ночью на меня напали две свиньи.
Теперь уже отец казался сбитым с толку.
Миссис Уорден протиснулась в дверь и поставила на стол поднос с чашками, чайником и тарелочкой с бисквитами. Разлила чай, но не вышла из комнаты, а встала в сторонке.
— Благодарю вас.
Тоном, каким это было сказано, инспектор Райан дал понять, что экономка может удалиться.
Разочарованная миссис Уорден отправилась на кухню, где, несомненно, продолжила подслушивать.
— Итак, вы говорили об убийствах, — произнес отец.
— Да, — кивнул инспектор. — Это произошло вчера вечером недалеко от Рэтклифф-хайвей.
Голубые глаза отца сузились.
— Сколько убитых?
— Пятеро. Трое взрослых и двое детей.
— Господи, — вздохнул отец, с сокрушенным видом полез в левый внутренний карман пальто, вытащил фляжку и налил рубиновую жидкость в чайную чашку.
— Что вы делаете? — спросил Райан.
— Принимаю лекарство.
— Лекарство? А что же разливают во фляжки? Алкоголь?
— Нет. То есть да, в некотором роде. Нет.
— Только не говорите, что это лауданум.
— Я вам уже сказал: я принимаю лекарство. У меня жуткие лицевые боли, и лауданум — единственное средство, которое может их облегчить.
— Лицевые боли?
— А также расстройство желудка, — добавил отец и сделал большой глоток. — Еще с юношеских времен.
— Но вы выпили не меньше унции, — ужаснулся констебль.
Отец отхлебнул еще рубиновой жидкости.
— Остановитесь. — Констебль потянулся к чашке. — Боже мой, вы что, пытаетесь убить себя?
Отец подтащил чашку поближе к себе, чтобы Беккер не смог ее забрать.
— Убить? — Пот на его лбу стал более заметным и помутнел. — Что за странная мысль? — Он повернулся к инспектору Райану. — Смотрю, у вас есть моя последняя книга.
— «Убийство как одно из изящных искусств», — сказал инспектор.
Отец снова отпил из чашки.
— Да, так называется мое эссе.
Беккер посмотрел на меня.
— Мисс Де Квинси, может быть, вам угодно пройти на кухню и присоединиться к экономке или же отправиться в свою комнату?
— А почему это должно быть мне угодно?
— Боюсь, наши разговоры могут вас расстроить.
— Я читала работу отца и знаю, о чем в ней говорится.
— Все равно — те факты, которые нам необходимо обсудить, вас, возможно, шокируют.
— Если увижу, что для меня это чересчур, я уйду, — объявила я констеблю.
В гостиной наступила тишина. Инспектор и констебль несколько секунд молча глядели друг на друга, словно решали, как поступить дальше.
