Констебли, один за другим приводившие в павильон жалких старух, которых мы видели в лесу, также испытывали недоумение при виде рыдающего отца. Удивленными выглядели и арестованные — эти-то почти наверняка никогда не видели плачущих людей, а сами, скорее всего, позволяли себе поплакать только в одиночестве или в присутствии самых близких друзей. Всех, кто находился в этом необычном павильоне, с детства учили, что проявление чувств равносильно проявлению слабости; им не по силам было постичь беспомощное состояние отца, убитого глубочайшим горем. Это было так же чуждо им, как и изображенные на стенах сцены восточной жизни.
А полицейские все прибывали и приводили новых и новых женщин. Многие совсем ослабли от болезней, но все они отчаянно сопротивлялись и ругались при этом такими ужасными словами, что уши у меня стали красными, как свекла.
— Наверное, вам лучше выйти, — сказал Райан.
Но я не могла оставить отца и так ему и ответила.
Женщин сковали наручниками: правое запястье каждой было соединено с левым запястьем соседки, потом всю цепочку завернули за колонну и сковали запястья двух крайних, образовав таким образом круг, из которого нельзя было выбраться.
Хотя мне и доводилось встречать проституток в Эдинбурге, таких жалких и уродливых созданий я еще не видела. Болезнь довела их до ужасного состояния. Лица были усеяны язвами. У некоторых почти полностью отсутствовали волосы. Раздвинутые сморщенные губы обнажали немногочисленные гнилые зубы. Эхо ругательств и жалоб гуляло под потолком павильона.
— А ну, тише! — громко крикнул Райан.
— Ты не получишь моих денег! — завопила одна из женщин.
— Нам не нужны твои деньги! — рявкнул в ответ инспектор. — Да я и не верю, чтобы у тебя можно было хоть что-нибудь украсть.
— У меня куча денег!
— Правда?
— Я их заработала, да!
— В этом я не сомневаюсь.
Полицейский привел еще одну проститутку и приковал к остальным.
— Скольких уже поймали? — спросил Райан.
— Двадцать три, — доложил Беккер. — И ведут еще одну.
— Вот что я у нее нашел, — сказал только что вошедший констебль и протянул две золотые монеты.
— Это мое! Отдайте!
— Два соверена. Больше, чем клерк может заработать за неделю. Где ты их украла?
— Я заработала!
— Расскажи кому-нибудь другому, — усмехнулся констебль. Никит не станет платить два соверена за то, чтобы поиграть с тобой в «туда-сюда-обратно».
— Констебль, — осадил его Райан и кивнул в мою сторону. Очевидно, вновь прибывший не заметил меня. — Здесь дама.
— Прошу прощения, инспектор. Мои извинения, мисс. — Полицейский покраснел. — Они, бывает, не понимают, пока не начнешь говорить с ними на их языке.
— Ни с кем я не играла в «туда-сюда-обратно», — возразила проститутка. — Говорю же тебе: заработала. Честным путем.
Беккер окинул женщин внимательным взглядом.
— Если у одной оказались золотые, может, и у других тоже есть? — Он подошел к ближайшей проститутке. — Как тебя зовут?
— Дорис.
— Покажи мне, Дорис, что у тебя в карманах.
— Нет.
— Тогда мне придется тебя обыскать.
— Ой, напугал. Девочки, он хочет меня обыскать.
Негодницы расхохотались.
— За это я беру с мужчин деньги, — хихикнула Дорис. — Сколько вы готовы заплатить за то, чтобы поискать у меня между ног?
Проститутки засмеялись еще громче.
Я постаралась сделать вид, будто слышу подобные вещи чуть ли не каждый день.
— Гибсон, помогите мне.
Беккер и вновь прибывший констебль с видимым отвращением обыскали карманы Дорис.
— Эти гомики обворовывают меня! — заорала проститутка. — Вы все здесь свидетели!
— Не собираюсь я ничего воровать, — увещевал ее Беккер. — Хватит брыкаться. Посмотрим, что тут у тебя.
На ладони у констебля лежали две золотые монеты.
— Ну, у кого еще есть?
В результате шумных, сопровождавшихся отчаянным сопротивлением поисков выяснилось, что у всех женщин, у всех двадцати четырех, имеется по два соверена.
Беккер нахмурился.
— Дорис, откуда у тебя эти деньги?
— Я их заработала. И не так, как вы думаете.
— А как тогда?
— Мне заплатил один джентльмен.
— За что?
— Надо было сегодня с утра пробраться в парк, еще до открытия.
— И что дальше? — вмешался в допрос Райан.
— Спрятаться в лесу.
— А дальше? — продолжал допытываться инспектор.
— Когда вот этот появится, — показала проститутка на отца, — я должна была позвать его. — И Дорис произнесла тем голосом, который я уже слышала среди деревьев: — Томас. Томас.
Казалось, она взывает о помощи.
Я почувствовала, как при упоминании своего имени отец дернулся.
— Томас! Томас! — подхватили другие женщины.
Яростное эхо заметалось между разрисованных восточными мотивами стен.
Я испугалась, что сейчас оглохну, а отец перестал плакать.
— Ну хорошо! — крикнул Райан и поднял руки. — Прекратите! Если хотите получить назад свои соверены, заткнитесь!
Постепенно вопли утихли.
— Джентльмен велел мне говорить, что я — Энн, — решилась признаться одна из женщин.
— А мне называть себя Джейн, — сообщила другая.
— Элизабет, — сказала третья.
— Кэтрин, — подхватила четвертая.
— Нет, это я — Энн.
— Это я — Джейн.
— Это я — Элизабет.
— Это я — Кэтрин.
Отец, до того лежавший скрючившись на скамейке, начал приподниматься. Я поддержала его и, заглянув в глаза, была поражена, как они покраснели от слез и в то же время как ярко сияют голубизной.
А гадкие женщины продолжали надрываться.
И снова Райан гаркнул, перекрикивая шум:
— Перестаньте, черт бы вас побрал!
