— Точно.
— Каждый-каждый день?
— Словно Сизиф, катящий в гору камень, — глядя за решетку, заметил Де Квинси.
Это были его первые слова за долгий промежуток времени, и, судя по голосу, Де Квинси приходилось сдерживать рвущиеся на волю чувства.
— Я ничего не знаю об этом мистере Сизифе, так же как и о мистере Бентаме, — сообщил начальник тюрьмы, — но зато точно знаю, как заставить преступников раскаяться в своих преступлениях.
— Ну что ж, пора показать мистеру Любителю Опиума его пристанище, — сказал надзиратель и вытащил из-за пояса большое кольцо с ключами.
— Позвольте напомнить вам, что мистер Де Квинси находится здесь не в качестве осужденного преступника и даже не как подозреваемый, — подал голос Райан. — Он полицейский консультант, и у нас есть причины беспокоиться о его безопасности. Пожалуйста, обращайтесь с ним соответственно.
— Мне известно только то, что лорд Палмерстон хочет посадить его под замок, а господин министр всегда получает, что хочет. Я бы очень удивился, если бы узнал, что какие-то вещи в стране не находятся под его контролем. — Начальник тюрьмы кивком велел надзирателю отпереть зарешеченную дверь, ведущую в средний коридор. — Мисс, вы оставайтесь здесь.
— Я желаю сама увидеть, где мой отец проведет эту ночь.
— И возможно, еще много-много ночей. Что ж, если так горите желанием увидеть то, что не предназначено для женских глазок, идемте. Но у нас не хватает надзирателей, так что за вами некому будет присмотреть.
Они шли по сырому коридору, и шаги отдавались от стен гулким эхом. В каждой из покрытых ржавчиной дверей камер имелись глазок и щель, через которую узник получал все необходимое. За дверями раздавались клацающие звуки.
— Откуда этот ужасный шум? — спросила Эмили.
Шум действительно был невыносимым.
— Проще будет показать, чем объяснять, — заметил тюремщик.
Он открыл дверь, и в коридор сразу ворвался сырой холодный воздух.
Эмили с отцом осторожно вошли — места здесь едва хватало для них двоих.
Камера имела семь футов в ширину, девять в высоту и тринадцать в длину. Высокий человек — такой, как Беккер — мог бы дотянуться кончиками пальцев до потолка, а расставив руки в стороны, коснуться противоположных стен. Ходить по камере он бы просто не смог. Но и для миниатюрного Де Квинси камера была тесной.
На полу лежали тени. Свет проникал в камеру через маленькое, забранное решеткой и очень грязное окошко под самым потолком. На улице собирался туман, и здесь день казался похожим на вечер.
Окошко находилось в одной из коротких сторон камеры, в противоположной помещалась дверь. Под окном к железному кольцу в стене была приделана сейчас сложенная подвесная койка. Внутри виднелись одеяло и тонкий матрас.
Де Квинси поглядел на потолок.
— И никаких труб.
— Конечно, здесь нет труб, — бросил из коридора тюремщик. — Откуда здесь должны взяться трубы?
— В восемьсот одиннадцатом году по потолку проходила труба. Возможно, что и в этой самой камере.
— Что вы там говорите? Вы что, были нашем гостем в одиннадцатом году?
— Только в своих кошмарах.
— Ну, здесь у вас будут еще и не такие кошмары.
Обставлена камера была скудно: старый стул, стол, на котором лежала Библия, ведро для отправления естественных потребностей и…
— Что это за деревянная коробка приделана к стене? — спросила Эмили. — Зачем у нее ручка?
Из соседних камер по-прежнему раздавалось лязганье.
— Это еще одна работа, которой занимаются заключенные, — ответил из коридора начальник тюрьмы.
— Работа? — Камера была такой крохотной, что Эмили пришлось сделать буквально полшага, чтобы оказаться возле коробки. — Какая же это работа?
— Работа, за которую они получают еду, — пояснил начальник. По коридору загуляло эхо. — Коробка наполовину заполнена песком. Заключенный вращает ручку, расположенная внутри чашка зачерпывает некоторое количество песка, потом поднимается до верха и высыпает его обратно. Когда чашка опускается на дно, она снова зачерпывает песок.
— То есть пока заключенный вращает ручку, чашка так и будет постоянно набирать песок и высыпать?
— Точно.
— Для этого требуется какое-то усилие?
— Рукоятка довольно тугая, а песок сырой.
— Но…
— Продолжайте, мисс. Буду счастлив ответить на ваши вопросы.
— Признаюсь, я не совсем понимаю. Для чего все это?
— Работа занимает заключенного.
— Вы называете это «работой»? — удивилась Эмили. — Но ведь ничего не производится. Ступальное колесо, по крайней мере, приводит в движение механизмы в прачечной и на кухне.
— Коробка дает заключенному стимул не повторять свои проступки, когда он выйдет на свободу.
— Знаете, если бы заключенных научили шить себе одежду, это было бы куда более продуктивное занятие, и оно точно так же занимало бы их время. Кроме того, они бы овладели навыками, которые пригодятся, когда они покинут ваше заведение.
— Это такие идеи проповедует ваш Джереми Бентам? Учить заключенных шить себе одежду? Как это странно, однако. — Начальник тюрьмы был не на шутку озадачен. — Сомневаюсь, что этих негодяев вообще можно чему-то научить.
— Так это коробки с песком производят лязганье, которое слышно в коридоре? — спросила Эмили.
— Совершенно верно. В каждой камере.
— Вы сказали, что заключенные делают это, чтобы заработать право на пищу. И сколько раз нужно повернуть рукоятку в течение дня?
— Десять тысяч раз.
У Эмили перехватило дыхание. Она была ошеломлена, услышав такое огромное число.
— У вас есть еще вопросы?
Эмили была не в силах произнести ни звука.
— В таком случае я принесу мистеру Любителю Опиума его тюремную одежку, — сказал надзиратель.
— В этом нет необходимости, — остановил его Райан. — Мистер Де Квинси находится здесь не как заключенный. Он может оставаться в своей одежде.
— Возможно, лорд Палмерстон смотрит на это по-другому. Я узнаю, — решил начальник тюрьмы.
— Кроме того, мистер Де Квинси не должен крутить рукоятку, чтобы получить пищу.
— И опять-таки лорд Палмерстон может считать иначе. В любом случае, меню Любителя Опиума будет не слишком разнообразным. — Тюремщик по-прежнему говорил о Де Квинси так, будто того здесь не было. — Сегодня вечером он получит вареную картошку с водичкой, в которой она варилась.
— У моего отца проблемы с желудком, поэтому ему нельзя есть грубую пищу, только отварной рис и хлеб, вымоченный в теплом молоке.
