– Желаю говорить с тем, кто соображает, – стукнул кулаком по столу Тарасов и постарался сфокусировать взгляд на человеке, который подошел к его столику.
– Вы, Тарасов, сами-то соображаете что-нибудь? – спросил знаток политической истории, усаживаясь напротив.
– Безусловно, – кивнул режиссер, упершись острым подбородком в грудь. Потом, с трудом подняв голову, уставился мутным взглядом на собеседника. – Почему вы думаете, что я – Тарасов?
– Я не думаю, а знаю. Так же твердо, как то, что в Фултоне говорил о железном занавесе именно Черчилль.
– Правильно, – одобрил режиссер. – Вы уверенный в себе человек. Давайте познакомимся…
– Мы уже знакомы, – усмехнулся мужчина. – Следователь Зимин, может, припомните? Я и в гостях у вас был.
– Блин, – подал голос Тарасов.
Он потряс головой и сейчас же узнал собеседника.
– Трезвеем потихоньку? – понимающе спросил Зимин. – Пора, тем более, как я слышал, у вас еще встреча с Зубовым, главным режиссером?
– С Зубовым? Ну да, встреча. Погодите, вы ко мне пришли?
– Нет, но к вам у меня тоже есть разговор, поэтому хорошо, что мы здесь столкнулись. Впрочем, если вы не в форме, можем отложить беседу, только ненадолго. Вероятно, завтра я вас вызову повесткой.
– Повестка – это у вас заклинание такое, что ли? Вызову повесткой, вызову повесткой… И вроде как я должен сразу все выложить как на духу. Погодите… Мне нужно выпить кофе, иначе вы меня, как кролика, живьем проглотите.
После крепчайшего кофе, заваренного сердобольной Валентиной, Тарасов слегка просветлел лицом.
– Вообще, не стоило бы с вами сейчас разговаривать, учитывая состояние, – в голосе Зимина слышалось сомнение. Его внимательные темные глаза ощупывали Тарасова с ног до головы.
– А что состояние? Оно нормальное, – возразил режиссер. – Пилотировать космический корабль я бы не взялся, а языком болтать вполне могу.
– И часто вы так… набираетесь?
– Я же не пропойца какой. Сегодня исключительный случай, ведь вы всего не знаете.
– Знаю достаточно, чтобы привлечь к ответственности, – сурово заявил следователь. – Объясните, зачем вы крутитесь в театре и все вынюхиваете?
– Господи, это же так просто! В конце августа я должен приступить к репетициям спектакля «Правило номер ноль». Времени осталось страшно сказать сколько. Считайте нисколько. А проблем – миллион. Вот я и кручусь здесь, вынюхиваю… А кто, скажите, кроме меня будет это делать, Пушкин? Или ваш Дзержинский?
– При чем здесь спектакль? Ставьте себе на здоровье, никто не мешает. Я говорю о ваших попытках вести самостоятельное расследование.
– Ка-какое расследование? Что еще за фантазии? – Андрей сделал попытку вознегодовать, однако куража не хватило, поэтому вышло довольно нелепо.
– Не знаю, какой вы режиссер, Тарасов, но актер – плохой.
– Как это? – взвился тот, от обиды действительно слегка протрезвев. – Да вы знаете, какие роли я исполнял?! У меня одних призов с десяток! Меня выдвигали…
– Хорошо, хорошо, – успокаивающе поднял ладонь Зимин. – Оставим эту тему, она вам ближе. Меня же интересует то, что связано с моей службой. Так вот, ваша деятельность, а вернее самодеятельность, серьезно мешает следствию. А этого я допустить не могу. И не допущу. Однако, учитывая вашу редкую занятость, а также приближающуюся премьеру…
– Что вы такое говорите! – воздел руки к потолку Тарасов. – Премьера будет в следующем году, еще репетиции не начались, спектакль должен родиться! А пока это – эмбрион, существующий лишь в моем сознании!
– Чудесно, – улыбнулся Зимин. – Вот и рожайте на здоровье. А в следственные дела не лезьте. Понимаю, что происходящее в театре глубоко волнует вас, но все-таки воздержитесь от игр в сыщика.
– Договорились, – сделав мхатовскую паузу, трагически вздохнул Тарасов. – Я хотел помочь следствию, но оно добровольно отказалось. Пусть так. Хотя мой острый глаз мог подметить многое из того, что наверняка ускользнет от вашего профессионально замыленного взгляда. Однако я сохраняю за вами возможность обратиться к моим услугам в любой момент.
– Убежден, что это не потребуется, – с трудом сдерживаясь, сказал Зимин.
– Может, теперь выпьем? – гостеприимно вытянув руку в сторону бара, предложил Тарасов.
– Я на службе. Впрочем, у вас, кажется, тоже дела.
– Дела, дела, – вздохнул Андрей. – Зубова дождаться, вот мои дела. А когда он приедет – неизвестно.
– Хорошо, не буду вам мешать. Но есть еще просьба, если уж вы так рвались помогать нам.
– Не рвался, предлагал от души.
– Тем более. Я знаю, что вы обнаружили нечто, имеющее отношение к расследуемым убийствам. Хочу сказать, что если какие-то улики попали к вам, то лучше передайте их мне. В противном случае могут быть неприятности.
– У следствия?
– В первую очередь – у вас.
– Что же это, вы меня запугиваете?
– Нет, объясняю. Только не пытайтесь мне очки втирать. Итак – записки.
– Какие еще записки? – запротестовал Тарасов. – Что у вас за домыслы?
– Это не домыслы, – твердо перебил его Зимин.
– И откуда вам про них известно? – помолчав, недружелюбно спросил Тарасов.
– У нас свои источники информации. Слушайте, я ведь могу вас обыскать. И ваш дом тоже.
– Вам не привыкать, – пробурчал Тарасов и тут же сверкнул глазами: – А может, я их съел?!
Лицо Зимина сделалось скучным.
– Если вы уничтожили вещественные доказательства, вам грозит…
– Ладно, ладно, хватит грозить. Допустим, кто-то подбросил записку, и что с того? Я не знаю – кто, не знаю – зачем. Почему надо было подумать, что это какие-то вещественные доказательства? Я же не криминалист! Сложил, сунул в карман и забыл.
– Любым делом должен заниматься профессионал. Я ведь не лезу на сцену, а вы сочли возможным…
– Ерунда, – воскликнул Тарасов, стукнув ладонью по столу. – Ничего я не счел, просто убийство актрис для меня личная трагедия, тем более что я рассчитывал на них… В смысле – как режиссер, и хотел… А, теперь все равно. Берите!
Он полез в карман и, достав записки, протянул их Зимину. Тот бережно принял их, разложил на столе, аккуратно разгладил, прочитал и затем упрятал в боковой карман пиджака.
– Вот так-то лучше, – удовлетворенно молвил следователь. – Я пойду, а вы помните о нашей договоренности. И – спасибо за сотрудничество.
– Дожил, – саркастически усмехнулся Тарасов. – Теперь я сотрудничаю с органами.
– А что же здесь плохого? – искренне удивился следователь.
– Вам не понять, – горестно вздохнул режиссер.
