Со своего места в глубине аргентовского продавленного дивана
– сколько воспоминаний! – Куницер мог видеть, как пришелец в соседней
комнате швыряет в угол свой портфель, снимает пиджак, вешает его на плечики,
бритвочкой распарывает саржевую подкладку и извлекает из-под нее лист тонкой,
но плотной бумаги, а может быть, и не бумаги, а какой-нибудь особой ткани,
специально приготовленной для переноски под плеврой обыкновенного советского
пиджака.
Тут человек поймал взгляд Куницера, но ничуть не смутился,
а, напротив, весело подмигнул и горделиво помахал листом, только что вынутым из
пиджака. Аргентов же подошел и мягко притворил дверь и тоже подмигнул Куницеру как
своему. Славная лошадиная физиономия незнакомца так и осталась в зрительной
памяти, словно отпечаталась. СВЯЗНОЙ – случайно подумал Куницер и, случайно так
подумав, догадался: ну конечно, это связной, их связной.
Докладчик продолжал бесстрастным тоном:
– В чем мы видим смысл, какова цель так называемой
«наглядной агитации», что пронизала наше общество с момента его рождения, а
ныне превосходит по своим масштабам даже сталинский период? Убеждают ли
кого-нибудь все эти бесконечные «идеи Ленина – вечны», «народ и партия –
едины», «наша цель – коммунизм»? Вдохновляют ли кого-нибудь все эти
многотысячные фанерные, гипсовые, мраморные, чугунные «ильичи»? Нет, не
убеждают и не вдохновляют, но они и не призваны убеждать или вдохновлять.
«Ильичи», лозунги и диаграммы роста – это частоколы и
сторожевые будки старой Руси. Они очерчивают для каждого современного русского
его затхлый провинциальный мирок. За черту – ни шагу! То, что кажется диким и
бессмысленным просвещенному социалисту, кажется единственно возможным
противникам западных петровских реформ, то есть советским коммунистам.
Российский социал-демократ, разумеется, не просто сторонник
петровских реформ, суть социал-демократии шире и глубже, но нам кажется, что и
в своей практической деятельности мы должны учитывать истоки современного
бюрократизма, его историко-софический и национальный смысл. Наша борьба…
«Вот что! – подумал Куницер. – Вот какое дело!
Аргент организовал социал-демократию. Лихо!»
Хозяин дома из дверей кухни делал ему знаки – иди сюда!
Куницер на цыпочках пересек комнату и вошел в кухню. Аргентов закрыл за ним
дверь.
– Социал-демократический кружок, так я понимаю? –
спросил Куницер.
– Не кружок, а партия, – мягко поправил Аргентов.
У него теперь появилось совсем новое качество – мягкость. В
прошлом десятилетии профессор был настоящим рок-н-роллом в кожаной куртке,
шумным, резким, теперь – мягкость. Может быть, мягкость – стиль семидесятых?
Или это только для сегодняшнего вечера, для новичка Куницера, чтобы не пугался?
– Партия, Кун, настоящая партия. Мы возродили русскую
социал-демократию. Работаем принципиально иначе, чем все эти легальные группки
и комитеты, вроде сахаровского. Помнишь наш злосчастный «митинг памяти жертв
сталинизма»? Помнишь, как над нами глумились бэкадешники? Уже тогда надо было
уходить в подполье. Теперь мы полностью законспирированы, а тебя я позвал
потому, что тебе верю, как себе. Дьявольски рад, что ты выбрался из своей
пьяной дрисни! Надо браться за дело, Кун!
Кухня теперь у Аргентова была чистая, будто вылизанная.
Скромные квадратные банки для сыпучих продуктов стояли на полках. «Чай»,
«Гречка», «Кофе», «Пшено», «Мука» – было написано на банках. Стол был накрыт
клеенкой с изображениями старинных автомобилей.
Куницер отвел глаза. Вдруг, ни с того ни с сего, его стала
вновь раскачивать лодочка дистонии: тоска, глухомань, безнадега – носом под
волну… восторг, надежда – выскакиваешь на гребень, вокруг простор…
– Старик Аргентум, а без этого нельзя? – Он прижал
ладонью глаза. – Без партии-то разве нельзя? Наука, старик Аргентум, наша
наука, наша бесконечность, а? Старик Аргентум, что скажешь о науке, о музыке, о
живописной природе и, в частности, об Эльбрусе? Ты уверен, старик Аргентум, что
без партии нельзя?
Аргентов присел на краешек стола и с милой улыбкой потер
себе плешь. У него еще в студенческие годы появилась отличнейшая плешь. Она ему
вовсе не мешала. У него было особое качество, свойственное сильным натурам:
каждый его жест, гримаса, каждое слово и звук – все говорило окружающим: «Да,
это я, вот я таков, перед вами законченный образ Никодима Аргентова!»
Куницеру этой законченности всегда не хватало, всегда ему
казалось, что он или перехватил, или недобрал, а в юности он порой просто
страдал от ощущения собственной нелепости.
– Нет, Кун, без партии нельзя. Помнишь, мы еще в
молодости вычислили на этой стене необходимость и неизбежность оппозиции. Жаль,
что не сохранились эти формулы… – Чистый, простой, умный друг задумчиво смотрел
на залитые вечерним солнцем крыши Москвы. – Понимаешь, кому-то надо
начать. Почему не нам? Мы вовсе не мечтаем о терновых венцах, но если нужно
начинать, если это неизбежно, то почему не нам начать? Не могут же все
бесконечно говорить «а почему я?», ведь все равно кто-то должен сказать «а
почему не я?». Ведь это неизбежно, мы это рассчитали… тогда почему же нам с
тобой так не сказать?
– Логично! – «Лодочка» Куницера выскочила на
гребень волны. – Вот это я понимаю! Присоединяюсь к вашей партии, старик
Аргентум! Надеюсь, чтением докладов мы не ограничимся? Где я должен
распространять прокламации?
Он, конечно же, с разлету пошутил насчет прокламаций, по
взглянул на лицо друга и осекся.
– Ты, Кун, для начала разбросаешь нашу программу в
своем «ящике». По нашим данным, у вас там вполне созревшая среда.
Сверкающий пенный ветреный простор кипел вокруг «лодочки».
Вот наконец-то настоящее дело! Хватит этого пиздежа в буфетах и сортирах!
Прокламации, программы, активные действия! Хватит уже издеваться над
интеллигенцией, достаточно, хватит, конечно, вполне достаточно!
– В сущности, наша программа почти не отличается от
программы исторической социал-демократии, но… – Аргентов слез со стола и
весело, крепко потер руки. – У тебя есть закурить?
Куницер вытащил пачку «Житан». Аргентов насмешливо сверкнул глазками.
– Нет, прости, я этого не курю.
– Да ты всегда обожал «Житан»! – воскликнул
удивленный Куницер.
– Давно уже курю «Приму».
Он приоткрыл дверь кухни и попросил:
– Верочка, дай сигарету!
Нечто странное почудилось вдруг ему в квартире, и он застыл
в дверях с открытым ртом.
