– ?
– Я имею в виду вашу жену, мы были когда-то знакомы.
– Мать моих детей сейчас далеко отсюда, в «обществе
равных возможностей».
– В Штатах?
– Да… в этом смысле… где-то там… в Бразилии…
– Она уехала через Израиль? А что же вы, Арик?
Застиранное платье замухрышки Верочки и кофточка
из магазина «Синтетика» пахли духами «Мадам Роша». Верочка,
милейшая женщина, лет сорока, по-свойски тепло и не сентиментально
придвинулась, локоть положила на стол и подбородок в ладонь и ненавязчиво
заглянула в глаза.
– Муж матери моих детей – талантливый сионист, а я ведь
русский, Верочка, хотя это вам покажется странным, и фамилия моя происходит от
русского слова «куница». Это в далеком прошлом я был слегка еврей, а сейчас
передо мной большое будущее.
Она премило засмеялась:
– Вы все такой же, Кун! Помню, как вы у нас в
Измайлово…
– У вас в Измайлово?
– Не помните? – Она засмеялась просто
очаровательно и даже немного таинственно. – А кто меня в ванную тянул?
Нечто дрожащее прикоснулось к плечу Куницера. Он оглянулся –
Нина.
– Может быть, мы поедем, Аристарх Аполлинариевич? Ведь
вы еще хотели диктовать…
Замухрышка Верочка смотрела на нее, собрав свои милейшие
морщинки и внимательно смеясь.
– Ко мне еще могут ревновать такие молоденькие женщины?
Сильный удар кулаком по столу прервал эту по меньшей мере
странную сцену.
– Что за свинство! – гулко и яростно сказал
Аргентов. – Светская болтовня, кадрежка, сцены ревности! Рехнулись, что
ли, ребята?
Куницер был слегка пристыжен – в самом деле, Аргент прав –
по меньшей мере странно вести себя так в разгромленной явке. Однако и молчать
ведь дальше нельзя. Что же они молчат?
Все молчали безысходно и тупо, но вовсе не потому, что так
уж сильно перепугались, а из-за недостатка опыта. Новые русские
социал-демократы еще не знали, как следует себя вести после налета тайной
службы.
Верочка отошла от Куницера и повернулась к Аргентову со злой
улыбкой.
– Ну, так скажи что-нибудь, Аргент! Хватит сидеть, как
памятник! Надо же дописать эту главу истории!
– Вера, или замолчи, или убирайся вон! – сказал
Аргентов спокойнее. – Давайте, друзья, подумаем вместе, как это случилось?
Они знали все. Где что лежит, кто присутствует… знали даже, что я пригласил
сегодня Куна… Ага, вот, быть может, зацепка!
– Ясно, что есть стукач, – пробурчал мужской голос
из темного угла. – Кто-то из нас стукач.
– Сейчас начнется драма на французский манер!
Франтиреры! Маки! – расхохоталась Верочка. Она уже сидела на подоконнике,
как раз на том, откуда несколько лет назад «сыграл» на улицу человек. Рядом с
ней стояла бутылка. Расхохотавшись, она напила в стакан темную жидкость –
коньяк, по запаху определил Куницер – и выпила залпом, что называется
«махнула».
– Товарищи, мы сейчас все равно не найдем
стукача, – глуховато сказал недавний докладчик Яков Шалашников. –
Лучше разойтись!
Аргентов снова шарахнул кулаком по столу:
– Мы не можем так разойтись!
– Он страдает, что его не взяли, – любезно
пояснила с подоконника Верочка. – Боится, как бы на него не подумали.
Аргентов резко встал. Куницер тоже вскочил, собираясь
преградить другу путь к тому опасному окошечку, но Аргентов пошел в другую
сторону и включил весь свет: люстру и три канделябра. Потом он уперся кулаками
в стол и заговорил раздельно и с блуждающей улыбочкой:
– О приходе Куна знали только четверо: я, Вера, Нолан и
Майборода. Последний сейчас в Ростове. Предлагаю взять на подозрение всех нас
четверых.
– Гапонище мой дорогой. – Вера снова налила себе
коньяку.
Теперь Куницер заметил марку. Ни больше ни меньше как «Реми
Мартен»!
– Понимаете, товарищи, – оживленно заговорила
она, – внеся такое предложение, наш мудрый Аргентик уже наполовину
реабилитировался.
– А ты что предлагаешь, Маруся Спиридонова? –
повернулся к ней Аргентов, и Куницер тогда понял, что они давно уже любят друг
друга и мучают друг друга, и то, что клокочет между ними, гораздо для них
важнее, чем любая борьба за всякую там демократию.
– Я предлагаю покончить с этим! – внезапно
охрипнув, сказала Верочка. – Завтра всем выйти на Пушкинскую площадь,
объявить о своем существовании, и пусть уж арестуют всех!
– Согласен! – неожиданно для себя воскликнул
Куницер. – И нечего до завтра ждать! Надо сейчас выходить, немедленно!
– Ну, это, конечно, несерьезно, – хмуро сказал
Шалашников. – Если уж самосожжение, то хотя бы польза была. Надо
подготовиться, предупредить, кого следует… – Он встал, задернул молнию на своей
поношенной куртке и надел черную фуражечку с буквой «Т» на околыше. Оказалось,
действительно таксист.
– В ОВИР вы уже опоздали, Шалашников!
Из угла вышел молодой человек с мягкой бородкой и
очень-очень жесткими маленькими глазками. В своей косоворотке и мягком пиджаке
он выглядел просто неправдоподобно, будто с экрана, эдакий завершенный тип
позднего народовольца.
– ОВИР уже давно закрыт, – не отрываясь, он глядел
на Шалашникова.
Тот заметно смешался, делал вид, что что-то ищет по
карманам, завязывал шнурки на своей папке с докладом.
– ОВИР, ОВИР… – бормотал он под нос. – У меня
сегодня смена… в ночь выхожу… попробуйте прокормить семью при плане тридцать
пять рублей за смену… я уже не молод… зрение слабеет…
– В чем дело, Кершуни? – нехотя, как бы сквозь
зубы, обратился Аргентов к «народовольцу».
Все эсдеки уже покинули свои углы и столпились вокруг стола,
все смотрели на Шалашникова и Кершуни. Куницер переводил взгляд с одного на
другого. Похоже было, что все уже предполагали исход этой сцены и только лишь
ждали пикового туза и пистолета. Мягкие Нинины губы прикоснулись к уху
Куницера:
– Аристарх, уйдем отсюда, умоляю…
Он грубо ее оттолкнул.
– А что же мне-то говорить? – недобро улыбнулся
Кершуни. – Пусть Шалашников расскажет, как он обменял двухкомнатную в
Чертанове, на трехкомнатную в Тель-Авиве.
Шалашников поднял руку, чтобы наградить молодого человека
пощечиной, но позволил близстоящим товарищам себя удержать.
