Хочешь не хочешь, придется теперь идти в «Современник». Он
как раз и отсиживался возле памятника, потому что в «Современник» идти не
хотел. Там была сейчас Алиса Фокусова с мужем и со всей своей бражкой. После
скандала в клубе они поехали на ночной прогон нового спектакля, конечно же уже
запрещенного злосчастным демоном московских прогрессистов, Какаржевским.
Пантелей не поехал с ними по двум причинам: во-первых, не
хотел себя причислять к Алисиной бражке, ко всем этим высокопоставленным
подонкам, что окружали его любимую – любимую, ага!!! – а во-вторых, потому
и не поехал вместе с ними!
Сегодня ночью он выследит Алису и «блейзера», выследит и
сорвет их подлый деловой «пистон», не бывать этому пистону!
Где они собираются? На какой-нибудь законсервированной
стройплощадке? В каком-нибудь вонючем подъезде, не присаживаясь? Кстати, в
«Мерседесе»-то кулиса передач в полу или на руле? А сиденья-то раскладываются в
этой тачке?
Думая о разных вариантах «пистона», взятых, между прочим, из
собственной практики, Пантелей покрывался жарким потом ненависти. Эти дамы из
московского, так называемого, «света» самые что ни на есть распутные шлюхи! А
Блейзер, что ж – профессиональный «ходок», воткнул-вынул, спортивное дело… Он
никогда не гладил во сне ее бедро, никогда не видел ее в образе польской
полонянки, не блуждал с ней по взорванному замку, не крутился вокруг Земли в
вагончике ржавой канатной дороги.
К черту, я сейчас не пьяный, я сейчас трезвый и строгий! В
прежние времена, пьяный, наглый и вдохновенный, я бы давно уже спал с ней.
Переспал бы и отдал другим. Сейчас отберу у всех, в том числе и у
академика-мужа. Хватит, попользовался моей любимой!
Алиса нужна была теперь Пантелею для новой, простой и
трезвой жизни. Прежде она была образом гулящей и хитрой, коррумпированной,
«выездной», псевдохемингуэевской, лживой и мимолетной Москвы. Теперь он напишет
ее новый образ, и она волосы свои золотые соберет в пучок, сядет с ногами на
какой-нибудь драный диванчик, будет курить, слушать музыку, преданно смотреть в
затылок труженику пера. Днями они будут молчать, а ночью будут любить друг
друга… бесконечные прикосновения… а над ними будут кипеть листвой многоярусные
и столь щедрые по части лунных отблесков деревья… засыпая, они будут говорить о
деревьях… в конце концов, врасти бы им в деревья… стоять, прикасаясь друг к
другу ветвями, а когда затекут от стояния ветви, призывать ветер… что будем
делать, когда сгнием?
В «Современнике» в своем кабинете сидел директор театра Олег
Табаков. Он был в рыжем огромном парике, мерзейшем парчовом мини-платьице,
черных сетчатых чулках и туфельках-шпильках. Исполнял, стало быть, в
сегодняшнем спектакле какую-то постыдную женскую роль, а сейчас, в перерывах
между выходами, подписывал характеристики на представление ряда своих
сподвижников к званию Заслуженного артиста РСФСР. Увидев в дверях Пантелея,
Табаков встал, раскрыл объятия и со своей неподражаемой порочной улыбкой
двинулся навстречу.
– Пантелята! Я – твоя!
Приподнял ладонями ватные груди и прижался к Пантелею, дыша
с удушливой страстью.
Пантелей любил Табакова, как можно любить всякое завершенное
произведение искусства. Нынешний директор популярного театра родился актером.
Сцены ему для игры не хватало, он играл везде: дома, в кругу семьи, в
Министерстве, в кругу бюрократов, наедине с собой. Когда же нечего было ему
играть, он просто смотрел на собеседника со своей «неподражаемой», которая,
казалось бы, говорила: «Я про вас многое, многое знаю, как и вы, должно быть,
про меня».
– Пантелята, почему ты опоздал? Тебе звонил весь театр.
У нас скандал! В зале сто американцев и двести тихарей. Все шишки, все тузы,
все красивые бабы Москвы, а нашего Пантеляты нету. А ведь мы тебя любим,
Пантелята! Мы от тебя ждем шедевра. Говорят, ты Цаплю задумал, Пантелята, а?
– Это еще что? – Пантелей остолбенел. –
Откуда ты, Лелик, узнал про Цаплю? Я ее только сегодня придумал.
– От Серебряникова. Вадюша рассказал. Задумал, говорит,
Пантелята наш гениальный парафраз «Чайки» небезызвестного Чехонте.
– Да ведь он пьян был в лоскуты час назад!
– Ю ар не райт, Пантелята, совсем не райт! Вадим
Николаевич сидели перед спектаклем вот в этом кабинете совершенно трезвые
вместе с Товстоноговым, Ефремовым, Какаржевским, Дугласом Хьюджесом, академиком
Фокусо-вым и прочими шишками. Тогда он и рассказывал про Цаплю. Говорил, что
хочет связать ее с чилийскими делами. А может, Пантелята, нам отдашь?
– Фантастика! – Пантелей почесал малобритый
подбородок. – Днем он был вдребезги, постыдно пьян. При всех целовал
официантку в сгибы ног под чулками, знаешь ли…
– Умеем собираться! – сиял, восхищался незримым
Серебряниковым Табаков. – В этом наша сила! За то нас и начальство любит,
что не выпадаем в осадок. Вот блюем, вот вопим, вот целуем, как ты утверждаешь,
сгибы чьих-то ног, но вот надо же сегодня явиться в «Современник», ведь нельзя
же сегодня не явиться, сегодня здесь ВСЕ, и мы являемся. Вот смотри. – Не
снимая грима, он показал, как является друг Вадюша, с белыми выкаченными, но
многозначительными глазами, прямой, как столб, с губами, кривящимися от борьбы
за вертикальность. – Итак, мы входим с академиком Фокусовым, – он
показал осанку пожилого спортсмена, напряженные повороты патрицианского
лица, – и с мадам Алисой, – быстренькое отбрасывание волос,
молниеносное подмигивание в левый угол и прямая ярчайшая улыбка в правый.
Все получилось очень похоже. Пантелей схватил Табакова за
ватные груди.
– А чего этот подонок с Фокусовыми ходит?
– Пусти, хулиган, я не такая. – Табаков захихикал
уже в своей женской постыднейшей роли, высвободился и мигом вошел в другую
роль, заговорил глуховато, чуть грассируя, как знаменитый конструктор тягачей:
– Простите, дружище, но мы с Серебряниковым за двадцать лет прошли немало:
Вьетнам, Камбоджа, дороги Смоленщины… пардон, это уже из другой оперы… словом,
много горячих точек планеты…
Громкий голос помрежа сказал из репродуктора:
– Олег Павлович, ваш выход!
– Все! Бегу! Пантелята, садись в кресло! Без меня не
уходи! Цапля наша?
– Да не написана еще, – буркнул Пантелей и
плюхнулся в директорское кресло.
Табаков сильно потер руки, весь искаженный своей
«неподражаемой».
– Ох, Пантелята, покажу я им сейчас Мисс Советский
Союз! Сенсация будет, Пантелята! Жалко, тут это дело с Серебром подвернулось.
Мешает нам предатель родины, мешает! Сенсация на сенсацию – что получается, Пантелята?
Ноль без палочки получается!
– Что за сенсация? Какой еще предатель? – удивился
Пантелей.
