Порядок в суперсамсонах такой. Вы входите. Желательно сразу
произвести приятное впечатление на телесоглядатая. Ну, улыбнитесь, ну,
насвистите что-нибудь эдакое, ну проявите вроде бы некоторую рассеянность, как
будто вы и не вор. Свою ношу вы сдаете в специальную секцию, чтобы не
перепутать потом с ворованным, получаете жетон. Берете проволочную тару и
скрываетесь в лабиринтах американских прилавков. В сетку для отвода глаз
бросаете кусок мыла «Кармен» образца 1898 года (ровесник русской трехлинейной
винтовки), но в секции детских игрушек берете огромную резиновую рыбу,
выпускаете из нее воздух, затычку прячете себе за щеку, а плоскую рыбу – себе
под свитер. Спокойный, чуть отяжелевший (рыба же на животе же) пересекаете
кассовый барьер, где платите за одно лишь мыло, а о рыбе умалчиваете. Вы
скажете – риск? Да, риск есть, но не такой уж и большой. Гораздо опаснее,
например, ездить на мотоциклах.
…Погоня была яростной, как будто он не резиновую рыбу украл,
а что-нибудь съестное. Никогда не предполагал за собой таких спринтерских
данных. Всем спринтерам врачи-психологи должны внушать, что они украли рыбу.
Спринтер должен выходить на старт с ощущением, будто он только что украл в
суперсамце огромную резиновую рыбу.
И вот я в полной безопасности на Цветном бульваре.
Идиллическая обстановка. Старая Москва. Передо мной переулок, подымающийся по
горбу к Сретенке. Вниз идет крошка. Она, конечно, не откажется от рыбы.
– Крошка, иди сюда! Хочешь рыбу?
Что это я шепелявлю? Ах да, затычка во рту! Вдвоем с крошкой
мы надуваем рыбу и вбиваем ей под хвост затычку. Плыви, крошка, и вспоминай
изредка вороватого дядю.
Напрасно ко мне приглядываются прохожие, должен их огорчить,
я не вызываю никаких подозрений, в отличие от
крыши овощного магазина, который боком выпирает в переулок.
Крыша этого дома, в котором в промежутке между овощными периодами, кажется,
было что-то не овощное, теперь вызывает серьезные опасения. Внешне не отличаясь
от сотен других крыш и имея даже кота возле трубы, она между тем таит в себе
опасность для всего нашего образа жизни.
Эге, да она уже вздувается! Жесть выгнулась горбом и сейчас
треснет по швам. Какая разница – буду я смотреть туда или не буду? Он все равно
вылезет оттуда, потому что растет, потому что с годами ему там становится
тесно. Но все-таки лучше туда не смотреть. Лучше почитать «Советский спорт».
Опять продули – говнюки! Лучше подумать о собаках, о бессмертной Муму. Почему
бы не написать рассказ под названием «Как я переписывал Муму»? В этом рассказе
можно многое сказать. Сказать кое-что о большой культуре России, конечно же
недоступной народам других стран. Некоторые народы мира страдают
космополитизмом, другие национализмом. Мы не страдаем ни тем, ни другим.
Написать, что ли, о нашем здоровье? Однако рассказ не пропустят без хорошей
дозы марксизма, этого исконно русского недуга. Для чего же писать тогда
рассказ, если его никто не прочтет? Для души. Сделаю из рассказа бумажный комок
и запихну его в пасть Лесючевскому, авось подавится. Не подавится – проглотит!
Нет смысла писать рассказы – Лесючевский вкупе с Полевым глотают их, словно
хорошие акулы табуретки. Надо просто посидеть здесь и подумать о Тургеневе. А
туда не смотреть.
Можно, между прочим, перебежать бульвар и юркнуть в кафе.
Там не только ведь молочное едят. Там можно подзарядить аккумуляторы. В окне
видна полукруглая стойка, за ней тетка в белом халате, над ней прорва коньяку.
Один грамм коньяку стоит 1,6 копейки. Пересчитай-ка свою наличность.
«Паркером» на песке он сделал умножение – денег было на
3578,5 грамма коньяку. Солидность суммы приятно пора шла его и сделала всю
обстановку более спокойной. Он встал и солидно пошел в кафе.
По дороге не удержался, бросил все-таки взгляд на тревожный
перекресток, на опасную крышу. Нечего нагнетать страхи – там ничего особенного
не произошло. Крыша овощного магазина действительно лопнула, но не по швам, а
звездообразно. Над крышей поднимались круглые мраморные уши, но это было совсем
не страшно. Если немного здесь постоять, можно будет увидеть и глазки. Да вот
они и появились, маленькие сонные глазки безобидного существа.
Плывут облака. Грачи прилетели. Асфальт подсох. Прохожие
наслаждаются теплой атмосферой. Над крышей старенького дома в переулке
поднимается простое рязанское лицо. Я зашел в кафе и громко спросил:
– Никогда не видели мраморного динозавра?
Ответом было молчание. Публика ела пищу: кто борщ, кто
битки, кто сливки с тертым орехом. Я прошелся по кафе, заглядывая в лица,
пытаясь понять, есть ли у кого-нибудь интерес к таким явлениям, как мраморный
динозавр, вылезающий из овощного магазина. Не добившись ответа на свой вопрос,
я приблизился к стойке, облокотился на нее, как будто где-нибудь в Париже, и
показал буфетчице на бутылку самого дорогого.
– Вместо того чтобы вызвать кого следует, вы ему
наливаете, – сказал голос из пищевого зала.
– А вам не касается, – сказала буфетчица в пищевой
зал. – Мне плотят, я наливаю. Вам касается кушать.
Она с величавостью, свойственной русским буфетчицам,
поставила передо мной коньяк.
– Вот чудак, – сказал я буфетчице. – Думает,
что я какой-нибудь провокатор. Вы местный житель и, конечно, знаете, что я имею
в виду мраморного ящера в том доме, где когда-то жил скульптор. Кстати, где
этот бедолага? Отчалил?
Я прихлебывал коньячок и поглядывал в большое окно, за
которым плыл сероватый уютный денек с умеренным ветром, с приятно оживленными
прохожими. Там развевались длиннейшие ярчайшие шарфы. Проехал ярко-зеленый
автобус с надписью «Дюбонэ».
– Приятно, месье? – спросила буфетчица. – Не
правда ли, приятно?
– Приятно ли? Не отрицаю – приятно, но спасения, мадам,
надо искать не здесь, а глубоко в сердце России, еще не тронутом порчей. Знаю,
вы скажете, Суэцкий канал, нефтяное эмбарго, «Конкорд – Ту-144»… Многое лежит
между нами, но я все-таки рискну рассказать вам свою нехитрую
историю.
У меня была любовница из белоэмигрантской семьи. Мы вместе
сражались в Африке за человеческие жизни. Да, так бывает, мадам, белое
розовеет, красное выцветает. Они жаждут революции, мы алкаем величия.
Компромисса не будет, сколько ни добавляйте синьки! Мы встречались в течение
девяти лет раз в три года. Теперь выяснилось, что Маша родила мне трех детей. Я
и приехал сюда не для борьбы за мир и не для коммерции, а просто деток повидать.
Ву компренэ?
– Закрываемся, – сказала буфетчица. –
Обеденный перерыв.
– Справедливо, – согласился я. – Повару ведь
тоже надо покушать.
– Это хорошо, что вы так говорите, – сказала
буфетчица, – а есть такие, что без понятия.
