Однажды птица села на корму каяка и посмотрела на меня с
ожиданием, словно женщина. Глупый, ждущий, жадный взгляд голой и разогретой уже
для любви женщины. Вдруг, все, что было в моей жизни с женщинами, прокрутилось
передо мной мгновенным, но медленным, истекающим, но бесконечным кругом.
Радость, тепло, благодарность и надежда охватили меня. Так бывает, когда кольнешься
морфием. В следующую минуту мне стало страшно, что я никогда больше не увижу
женщины. Тогда я сел в каяке и взялся за весло. Бог и Природа, как видно,
пришли к соглашению. Через месяц я вышел из военно-морского госпиталя в
Фербенксе и стал выступать по «Голосу Америки». Это был разгар «холодной
войны», и в выражениях тогда не стеснялись. Ты не слышал моих выступлений?
Нет, я не слышал его выступлений. В то лето я, первокурсник,
танцевал вальс «Домино». Я первым выловил этот шлягер на волне «Радио
Монте-Карло» и стал напевать:
Домино, домино
Промелькнуло в тенистых аллеях
Домино, домино
За террасой, где маки алеют…
Аккордеонист Елкин услышал. Что это ты напеваешь, чувак?
Давай-ка я подлабаю. Он подлабал, а вскоре и весь оркестр заиграл. Монте-Карло
каждый вечер пело про таинственное домино. Европа, забыв о войне, неистово
закружилась под щемящую мелко– или крупно буржуазную музыку. Домино затуманило
пролетарские мозги. Мы-то думали, что «сегодня в доках не дремлют французы, на
страже мира докеры стоят»… Увы, в доках-то они не дремали, но про стражу мира
начисто забыли – танцевали «Домино».
– А ты чего же не лабаешь, чувак? – укоризненно
сказал мне Елкин. – Вон бери эриковскую дудку, он сурлять ушел, и лабай.
– Я не хочу лабать. Я танцевать хочу. Я только что
научился. Видишь, стоит гимнастка Галя? У нее розовые щеки и белые зубы, у нее
спина, как у кошки, она таинственна, как «Домино»…
– Чувак, не связывайся с Галкой. За ней такие битки
ходят, закон джунглей!
– А, ерунда! Домино, домино…
Дотанцевался! Сбросили с третьего этажа на угольную кучу.
– Ну, значит, и у тебя было интересное лето.
– А женщина, Саня? Та, что сидела на корме?
– Ее мне Бог послал для спасения из вод. С тех пор я
больше никогда такого не испытывал. С каждым годом мне все меньше и меньше
хотелось женщину, а теперь, вот уже несколько лет, и вообще…
– Правда, Саня?
– Ну, конечно, – он небрежно кивнул и пояснил: –
Уран.
Вот подъезжаем. Вечный город встает из тумана. «Фиат» плывет
по холмам Ломбардии, а мы видим Рим. С берегов Арно мы видим берега Тибра.
Странная зоркость. Впрочем, не более странная, чем наши четкие воспоминания. О,
наши четкие воспоминания! Мы вспоминаем, как подъезжал к городу на Семи Холмах,
а город уже течет мимо нас: и Виа-дель-Корсо, и пьяцца Мадама, и Венето, и
площадь Святого Петра, а там и Папа мелькает в высоком окне в зеленом френче и
фуражечке а-ля Киров – уж эти четкие воспоминания! Город течет через нас со
своими бесчисленными автомобилями, а мы все катим с холма на холм и вспоминаем
об Аппиевой дороге, о походе Суворова через Альпы, а они уже идут мимо нас,
суворовские гренадеры в шутовских киверах, освободители Европы от ига
насильственной демократии.
– Сегодня будет жаркий день. Давай помолимся за них.
Они умрут от жажды.
Однако, когда мы вышли из машины перед придорожным
распятием, жарой и не пахло, было сыро и холодно, и птица кричала, словно в
Литве. Неподалеку на раздавленном доме стоял танк нашей армии. Четверо
танкистов, лежа у гусеницы, резали на мелкие кусочки венгерскую колбасу.
– Нам плохо, чуваки, мы заблудились, – заныли они
при виде своих. – Хуй его знает, где мы едем. Нас тут не любят. Руссо,
говорят, чушка поросячья. Пить хочется, а валюты нету. Танк забодать?
Расстреляют. Боезапас забодать? Расстреляют. На венгерской колбасе далеко не
уедешь. Чуваки, мы домой хотим! Проводили бы до дома!
Я вспомнил дом свой – всю бездну унижений. Всех выблядков,
дрожащих за свои пайки. Я вспомнил и пайки. Развал кремлевского пайка на
свежевымытом столе. Все наоборот: был гроб, теперь яства! Родное русское:
краб-чатка, боржом, коньяк, нежнейшая селедочка, какая уже на поверхности
России не бывает, а вылавливается только в подземных реках. Я вспомнил вдруг
кучу разноцветных котят на зеленой мокрой траве, как они удаляются от меня все
выше и выше, все ниже и ниже, все мельче и мельче…
– А что там бьется у вас в танке под брюхом? –
спросил я танкистов.
– Гулкое сердце России, еще не тронутое порчей.
Я глянул на Саню и увидел, что он все-таки здорово постарел
с той ночи в Праге, с той памятной ночи вторжения.
Я увидел, что и нервы у него уже не те: цепочка слезинок
катилась по огромной ломбардии его лица. Немалого труда мне стоило спрятаться
за танк.
– Саня, я не переплывал Берингов пролив. В то лето я
танцевал вальс «Домино».
– С Богом, ребята! – сказал он и осенил нас
крестом. – Желаю вам в пути не умереть от жажды.
Мы поехали. Я сидел рядом с водителем, следил за дорогой в
прорези и в перископ и командовал:
– Выезжаем на автостраду! Покажи правый поворот,
пропусти «Ланчу»! Перестраивайся в левый ряд, пропусти «Вольво» и «Мерседес»,
включай левую мигалку! Выключай мигалку, прибавь газу! Встань на линии «стоп»!
Опять включай мигалку, но жди! Почему? Потому, мудила, что нам на стрелку, а
стрелка пока не горит. Загорелась! Выезжай на перекресток, но пропусти
«Лей-ланд»…
Водитель, потный грузин, стонал от наслаждения и
благодарности.
– Ай, кацо, как хорошо едем! Что я без тебя бы делал?
Сгорел бы от стыда!
Командир экипажа, лейтенант Хряков, сидел на башне и кричал
по-итальянски в окна идущих параллельно с нами туристских автобусов, текст я
написал на бумажке русскими буквами:
– Советский танк, господа! Мы заблудились! Умираем от
жажды! Просим несколько бутылочек кока-колы или немного денег! Спасибо от всего
сердца!
Туристы охотно давали и воду, и деньги, и сандвичи. Ребята
повеселели – так ехать можно! Они совсем уже успокоились, но танку все еще было
страшновато, и он летел по автостраде, как окаянный странник, как слон Ганнибала,
отбившийся от карфагенской колонны.
– Вернемся ли мы когда-нибудь на свою родину? –
весело спросил стрелок-радист Мухамеджанов.
Вокруг пылали мрачным огнем сумерки суперцивилизации, сквозь
вишневые и оранжевые дымы проносились неоновые вывески фирм, стеклянные кубы
фабрик, емкости и кишечники нефтеперегонных заводов.
