Перед Петром Павловичем на газете «Социалистическая
индустрия» распластался крупно нарезанный красавец, малороссийский помидор, и
нежнейшие огурчики, как зародыши-крокодилята, окружали горку полтавской колбасы,
а две чекушки удерживали по краям боевой листок нашей промышленности.
– Милости прошу, мадам и месье! – пропел
Одудовский. – Где-то по большому счету я весь перед вами! Алик, вы
присоединитесь к нашему столу?
– Вейт э вайл, феллоушип. – Бомбардир подмигнул
неграм. – Сейчас дело закончу, и я ваш.
Как видим, не все в «Мужском клубе» пребывали по утрам в
похмельной прострации. У Алика, например, было деловое свидание с механиком из
гаражного кооператива, могущественным дядей Тимой. Ты мне поршни, я тебе
вкладыши, ты мне диски, я тебе сальники – такое было дело, нормальный
автомобильный рэкет.
Так начинал свой день «Мужской клуб» на Пионерском рынке.
Кого грело летнее солнце, кого хлестал осенний дождь, кто как бы нежился в
хвойной ванне, а кто сидел по горло в снегу. Ишанин, тот пребывал в вечной
слякоти. Сейчас, желая согреться, он притиснул к себе Таисию Рыжикову и пытался
застегнуть у нее на спине пуговицы своего пальто.
– Таська, я тебе сегодня палку брошу? Палку
брошу? – гнусавил он.
Таисия туманно улыбалась белками закатившихся глаз.
Меня тут звали Академиком и считали своим. С Аликом Неярким
я познакомился в районной психушке еще после первого приема антабуса. Ишанина я
как-то поймал на попытке ограбления моей квартиры, когда тот, взломав замки,
увлекся вдруг четвертой серией «Адъютанта его превосходительства» и, посасывая
мой виски, закемарил у ящика. С Кимом и Суховертовым мы «играли горниста», то
есть дули водку из горлышка «на троих», почитай, в каждом неохраняемом подъезде
микрорайона. С Петром Павловичем Одудовским мы одно время сблизились на почве
толкования «Дхаммапады», увлечения йогой и вообще Индией, перезванивались по
десять раз на день, а супруга его даже завела собственный ключик от моей двери.
Частенько среди ночи я слышал в коридоре легонькую поступь
ее босых ног, а потом видел сквозь сон прямо над носом большую голую грудь с
острым соском и чувствовал покалывание длинных ногтей, ведущих разведку у меня
в промежности. Дружеские эти визиты были бы даже милы, если бы мадам Одудовская
не начинала в энергические моменты голосить не своим голосом:
– Улетаю! У-ле-та-ю!
Впрочем, успокаивал я себя, довольно трудно догадаться, из
какой квартиры нашего шестнадцатиэтажного гиганта кричит в данный момент эта
мятущаяся натура. Я и сам ранее с бульвара неоднократно слышал этот крик, но
всякий раз думал, что это удачная радиопостановка.
Патрику Тандерджету чрезвычайно понравился «Мужской клуб»,
он сразу почувствовал себя здесь в своей тарелке.
– Какие симпатичные все, – говорил он, оглядывая
мельтешащие вокруг землистые и багровые до синевы лица в алкогольных паучках, с
разросшимися родинками, фингалами, фиксами, мутными гляделками и сизыми
сопелками. – Вот, сразу видно, неквадратные ребята! Я бы их всех переселил
в Калифорнию.
Подражая Петру Павловичу, мы закупили на рынке продуктов и
сели по-турецки под стеклянной стеной супермаркета, чтобы вкусить свой
аристократический завтрак. Мы подливали в пиво перцовку и апельсиновую
настойку, а закусывали мыльной глубоководной нототенией и сыром «Рокфор», этим
гнилостным какашечным стилягой в семье здоровых советских сыров, а также
охотничьими сосисками, нафаршированными диким салом Потребсоюза, почечным
полуфабрикатом из индийской птицы и клубничной пастой из румынской нефти.
– Эй, Академик! – крикнул мне издали Алик
Неяркий. – Я гляжу, ты развязал!
– Кореш приехал! – Я показал на Патрика
редиской. – Американский профессор!
Алику, видно, очень хотелось присоединиться к нам, но вконец
обалдевшие тоголезы танцевали вокруг него ритуальный танец, и он поднял над
головой сжатые ладони. Патрик послал ему в ответ воздушный поцелуй.
– Что это за наемный убийца? – спросил он
восхищенно.
– Босиком гуляете, чуваки? – крикнул нам
Алик. – Нью фэшн, изн'т ит?
Он стукнул лбами Уфуа и Вуали и стал пробираться к нам.
А за огромной стеклянной стеной, что возвышалась над нами,
уже заработал супермаркет. Временами возникала почти миражная картина: входила
какая-нибудь циркачка или балеринка в джинсовом костюме, брала расфасованный
товар и удалялась, сильно работая задом, – ну, просто Малая Европа.
Впрочем, тут же в кадр врывалась тетка с загнанными глазами очередницы или
проплывал кривоногий узбек с орденами на плюшечном халате, и мираж рассеивался.
Вдруг за стеклом прямо против нас остановилась
администраторша. Мы наблюдали ее завершенный образ: большое и ноздреватое тело
едва помещалось в накрахмаленном халате, капронах и чулочных сапогах, на голове
зиждилась башня из волос. Даже у страшного призрака детства из учебника
естествознания «Волосатого человека Адриана Евтихеева» не хватило бы волос на
такое дело. Далее – зоб Марии-Антуанетты, носик-пупсик, эталон довоенного
кинематографа, строгий взгляд завотделом культуры мадам Калашниковой, и лишь в
самой глубине глаз, словно озера Эльтон и Баскунчак, отсвечивало постоянное
мучительное желание раскорячиться.
Вот и эта тварь напоминает мне кого-то из прошлого, подумал
я, так же, как кассирша в метро, как гардеробщик в институте, как гардеробщик в
баре, как Теодорус из Катанги… все они напоминают нечто связанное с пластами
солнечного снега и черным пятном на снегу, с неким пространством позора и с
некой личностью, царьком этого пространства, сексотом?… уполномоченным?.,
опер-капитаном? Это все фокусы алкоголя, результаты хронического невроза,
должно быть…
Губы администраторши зашевелились. Она в чем-то укоряла нас,
указывала на какое-то нарушение, угрожала пресечением, но мы из-за стекла ее
слов не слышали. Проникал лишь запах духов «Огни Москвы».
Патрик на всякий случай помахал ладонью между ног. Хоть я и
был уже чудовищно пьян, но отечественные рефлексы еще работали, и, вообразив
себе пятнадцатисуточную неволю, я предложил другу смотаться. Однако Патрик
Тандерджет, оказывается, лучше меня знал женское сердце. Он снова помахал
администраторше своей большой ладонью, и дама вдруг коротко вздохнула, будто
вздрогнула, и уже с мнимой строгостью погрозила, а потом написала нечто на
бумажке и приложила к стеклу.
НЕУЖЕЛИ ТОВАРИЩИ МУШЧИНЫ У ВАС ДОМА НЕТУ ЧТОП ЗАКУСЫВАТЬ НЕ
ПАВЕРЮ
