– От Веселого-Куплета к Акробатке.
– Не валяй дурака, – проскрипел Марчелло. – У
Веселого-Куплета с весны еще грыжа висит по колено, а на Акробатке в колхозе в
Раменском солярку возят.
– От Веселого-Куплета к Акробатке, – повторил я и
подумал, что, если эти два одра не придут первыми, тогда уже я найду где-нибудь
изолированную кабинку.
– Поставь за меня рубль, Марчелло, я тебе потом
отдам, – попросил я.
Игрок кивнул и отошел, не изменившись в лице, но потом
обернулся и внимательно на меня посмотрел, – видно, все-таки я посеял
сомнение в его набриолиненной голове.
Сортир вдруг опустел: все заспешили к кассам. Я встал со
стульчака и подошел к зеркалу.
…Я, я, я… что за дикое слово!
Неужели вон тот – это я?
Разве мама любила такого?…
На меня глядел очень бледный субъект со впалыми щеками и
отечными подглазьями. Ему с успехом можно было дать и двадцать восемь, и сорок
восемь лет. Он был несвеж, ох как несвеж, а запавшие эти щеки и длинные волосы
и мерзкая бледность и сдержанно истерические губы придавали ему какую-то порочность
и как-то странно молодили, а мускулюс стердоклейдомастоидеус на шее и темный
свитерок на костлявых плечах придавали ему даже некоторую спортивность.
На меня смотрел тип ненадежный и социально чуждый,
болезненно сексуальный и мнительный тип, страдания которого гроша ломаного не
стоят. Я стал внимательно вглядываться в него и вдруг понял, что он едва не
кричит, еле-еле удерживается от бессмысленного жуткого воя. Еще внимательнее я
вгляделся в его чужие глаза и тогда, закрывшись руками, бросился прочь.
Я потерял себя и разъехался в мерзкой черной кашице на
кафельном полу. Со стороны, из глубины сортира, я уже слышал приближающийся
вой, как вдруг увидел внизу под собой босые, распухшие, неимоверно грязные
ноги. Они вернули меня в мир, потому что были мои, безусловно мои, это были
именно мои собственные несчастные ноги.
Куда же МНЕ деваться с такими ногами? Ведь Я даже из сортира
выйти не могу на таких ногах!
Вдруг распахнулись двери, и накатила шумная волна рыканья,
хрюканья, хохота и матюкалки. Мужики орали во всю глотку, в сердцах швыряли на
пол пачки билетиков, срывая пуговицы, вынимали аппараты.
– Эй, эй, да ты в карман мне не нассы!
Из отрывочных возгласов я понял, что первым в заезде пришел
Веселый-Куплет. Новость эта, как ни странно, очень взбодрила меня, я и думать
забыл о всяких ужасах. Я толкался среди игроков и без страха, а, напротив, с
юмором поглядывал в зеркало, где терся в толпе чрезвычайно близкий мне
незнакомец. Потом я увидел в зеркале, как к нему, то есть ко мне, приблизился
Марчелло.
– Держи, – он протянул мне голубой билетик «от
Веселого-Куплета к Акробатке», – ты начал, я завалился. Рубль с тебя.
Между прочим, этого мерина, кажется, никто не играл, кроме тебя. Ты знаешь, я и
сам часто ставлю против конюшни, но по точным сведениям конюшня сегодня не
играет. У них вчера было партсобрание, Ланг разоблачил Медовуху, был дикий хай.
Сегодня все начистоту – Буденный в ложе, оркестр милиции – сегодня должны
приходить битые фавориты, а если прибежит еще и Акробатка твоя, я съем свои
очки. – Он произнес все это на одной интонации, стоя в фиксированной позе
с мундштуком и струйкой дыма, а я топтался рядом, глупо хихикая. – Ну
хорошо, пойдем в ложу, Академик.
– Да я, вот видишь, без ботинок… неудобно как-то…
– Не валяй дурака. Ты должен сам увидеть, как Акробатка
отвалит копыта на втором вираже.
В ложе было весело, там теснились подвыпившие киношники,
травмированные спортсмены, сдержанные князья-фарцовщики, нищие писатели,
несколько милых баб – вся публика более-менее знакомая мне по кабацким похождениям.
Не разглядев еще всех, я почувствовал вдруг волнение, близость встречи и в
следующий миг увидел рыжую красавицу Алису.
– Привет, – сказала она. – Вот и вы!
Она прищурилась и смотрела так, словно ждала от меня
какого-то решительного шага. Вот здесь, прямо здесь, в ипподромной ложе, у всех
на глазах? Я растерялся.
– Что ж тут особенного, – буркнул я. – Я как
я.
– Я и говорю – вы как вы, – весело сказала она и
тут же потеряла ко мне всякий интерес.
Вниманием ее завладел очередной любовник, записной московский
«ходок», то ли эстрадный певец, то ли международник-гэбэшник.
Ревность взорвалась во мне и озарила все краски мира. Я
увидел зеленый овал травы и скользящие пятнышки разноцветных ездовых камзолов,
лоснящиеся хребты и крупы лошадей, горящие под солнцем окна Москвы, и кучерявые
амурные облака, и трубы милицейского оркестра, и белый китель легендарного
усача, и Первую Конную, и Первую пятилетку, и Первую мировую войну, и весь этот
первый бал.
– Эй вы, не злитесь! – сказала Алиса из-за спины
своего партнера. – Познакомьтесь лучше с моим мужем. Это известный
конструктор тягачей.
На меня смотрел человек средних лет, пышущий здоровьем и
силой, похожий на астронавта Дэвида Скотта. Вот настоящий мужчина, подумал я,
настоящий герой, не чета всем ее ебарям, этому дешевому московскому сброду. Да,
я почувствовал симпатию к лауреату Фокусову, моему сотоварищу по любви к
Алиске.
– Рад познакомиться, если мы еще не знакомы, –
сказал я, давая ему возможность не вспоминать о коктебельских бесчинствах.
– Я тоже рад, – сказал он, со сдержанной
благодарностью эту возможность принимая.
– Мы с вами как-то играли в теннис, – соврал я,
чтобы
сделать ему еще одну приятность.
– Когда? – удивился он.
– Сразу после прогона на Таганке и перед ужином в
«Узбекистане». – Теннис, Таганка, суп-лагман в «Узбекистане»… –
плейбойский московский набор. Упущена, правда, еще финская баня. Скосив глаза,
я увидел, что гэбэшник-международник поглаживает Алису по попке.
– Простите, не помню, – смутился Фокусов.
– Я видел одно ваше детище, – сказал я. –
Внушительная штука.
Пальцы Алисы, я видел, скользили по бедру смазливого
подонка.
– Спасибо, – расцвел Фокусов. – Я, знаете ли,
всегда
скучаю по ним. Если бы не жена…
– Понимаю, понимаю…
Я заметил, что у Алисы полуоткрылся рот и полузакрылись глаза,
а эстрадник-гэбэшник-международник чуть-чуть оскалился: должно быть, те легкие
прикосновения напомнили им очень многое.
