На каждый из этих вопросов Бьянка отвечала, опустив глаза. На каждый из этих вопросов Марко отвечал с таким торжественным выражением лица, что Сальваторе так и подмывало спросить его, где он этому научился. По дороге в школу отец велел им, чтобы ложь nonna была Темой Номер Один, когда они в следующий раз пойдут к исповеди. Прежде чем оставить их в Скуола Данте Алигьери, он рассказал Бьянке, что ее маленькая подружка Хадия Упман наконец нашлась. Сальваторе поспешил заверить дочь, что с ней теперь все в порядке. При этом он потратил несколько минут на то, чтобы убедиться, что Бьянка понимает – anche tu, Marco
[307]
, сказал он, – что ни за что, ни за что на свете она не должна доверять кому бы то ни было, кто пригласит ее пойти с ним, по какой бы то ни было причине. Если это не ее nonna, ее мама или папа, тогда она должна сразу же начинать звать на помощь и не успокаиваться до тех пор, пока эта помощь не придет. Chiaro?
Хадию Упман подвела любовь к отцу. Она очень скучала по нему, и никакие фальшивые электронные письма, которые ее тетка присылала ей якобы от лица ее папы, не могли ее успокоить. Все, что преступнику надо было сделать, чтобы завоевать ее доверие, – это обещать маленькой девочке, что он отведет ее к отцу. Слава богу, что Хадия оказалась в руках ненормальной Доменики Медичи. С ней могло случиться много чего и похуже.
После того, как Хадия воссоединилась со своими родителями в больнице, Сальваторе и детектив из Лондона пошли каждый своим путем. Работа Линли в качестве офицера связи была закончена, и он не хотел вмешиваться в дальнейший ход следствия.
– Я буду пересылать вам всю информацию, которую удастся найти моей коллеге в Лондоне. Сам же я возвращаюсь в Англию. Buona fortuna, amico mio, – сказал он в завершение. – Tutto è finite bene
[308]
.
Сальваторе постарался взглянуть на все с философской точки зрения. Дело действительно закончилось хорошо для инспектора Линли, чего нельзя сказать о нем самом.
Ло Бьянко сообщил все il Pubblico Ministero, как только они расстались с Линли. Он считал, что Фануччи будет интересно узнать, что девочку нашли живой и здоровой. Он также полагал, что ему будут небезынтересны показания самой девочки: об открытке, возможно, написанной почерком ее отца; о том, что Роберто Скуали использовал ее детское прозвище; и больше всего о том, что эти два факта указывали на виновника ее исчезновения. Она ведь, в конце концов, ни слова не сказала о Карло Каспариа.
Однако Сальваторе не смог предвидеть реакцию Фануччи на то, что последний назвал открытым неповиновением старшего инспектора Сальваторе Ло Бьянко. Его ведь освободили от расследования, не так ли? Ему сообщили, что расследование передается другому офицеру, nevvero? Тогда что же он делал в Апуанских Альпах, когда ему надлежало сидеть на своем рабочем месте и дожидаться появления Никодемо Трильи, которому передали это дело?
– Пьеро, – сказал Сальваторе, – жизнь девочки находилась в опасности, и вы не могли ожидать, что я буду спокойно сидеть и ждать у моря погоды, имея сведения о том, где она находится. Я был обязан немедленно отреагировать.
Фануччи согласился, что Торо вернул девочку родителям в целости и сохранности, но дальше этого его признание заслуг старшего инспектора не пошло.
– Как бы то ни было, расследование теперь переходит в руки Никодемо, и ты обязан передать ему все, что у тебя есть по этому делу, – сказал он.
– Позвольте мне попросить вас пересмотреть ваше решение, – попросил Сальваторе. – Пьеро, наш последний разговор закончился очень плохо. Меня переполняет чувство вины. Я бы только хотел…
– И не проси, Торо.
– …чтобы вы позволили мне закруглить последние мелочи. Там есть любопытные вещи, касающиеся поздравительной открытки, а также того, что было использовано детское прозвище малышки… Любовник ее матери настаивает, что этот человек – ее отец – должен быть тщательно допрошен, прежде чем он покинет страну. Позвольте сказать, Пьеро, что, хотя я и не очень верю любовнику, мне кажется, что дело еще не закончено.
Но это Фануччи даже не захотел выслушать.
– Basta, Topo, – сказал он. – Ты должен меня понять. Я просто не могу позволить неповиновение в ходе расследования. И пусть это тебя успокаивает, пока ты ждешь Никодемо.
Сальваторе знал Никодемо Трилью, человека, который ни разу не пропустил свой послеобеденный pisolino
[309]
. У него был живот, как пивная бочка, и он не пропускал ни одного заведения на своем пути, чтобы не выпить кружку пива и не провести там минут тридцать, пока она усваивается.
Сальваторе лениво раздумывал над всем этим в questura, ожидая, пока кофе приготовится в старом кофейнике, стоящем на двухконфорочной плите. Когда кофе был готов, он налил себе чашку этого густого напитка и бросил в нее один кусочек сахара, наблюдая за тем, как тот тает. Затем подошел к маленькому подоконнику и выглянул из окна, которое смотрело на parcheggio полицейских машин. Он смотрел на них, ничего не видя, когда его размышления прервала одна из офицеров.
– У нас есть опознание, – раздался ее голос.
Сальваторе был так погружен в свои мысли, что, когда обернулся, то не смог вспомнить имени сотрудницы. Помнил только какую-то не очень удачную шутку по поводу формы ее груди, которую слышал в мужском туалете. Тогда Сальваторе рассмеялся, а сейчас ему было стыдно. Она с полной серьезностью, как и положено, относилась к своей работе. Ей было нелегко здесь работать, потому что в течение долгого времени в этой профессии доминировали мужчины.
– Какое опознание? – спросил Ло Бьянко. Он увидел в ее руках фото и попытался вспомнить, для чего его сотрудники кому-то показывали эти фотографии.
– Каспариа, сэр. Он видел этого мужчину.
– Где?
Она странно посмотрела на него, с легким удивлением спросила: «Вы не помните?» – и поспешно продолжила, так, чтобы ее вопрос не звучал неуважительно. «На вид ей около двадцати, – подумал Сальваторе, – и она, наверное, считает, что его сорок два года уже стали сказываться на его памяти».
– Мы с Джорджио… – сказала она.
И в этот момент Сальваторе вспомнил. Офицеры возили фото в тюрьму, чтобы показать их Карло. Это были фото всех игроков городской футбольной команды города Лукки и все отцов мальчиков, которых тренировал Лоренцо Мура. И что, Карло Каспариа кого-то вспомнил? Удивительный поворот событий…
Сальваторе протянул руку за фотографией.
– Кто же это? – спросил он. Ее зовут Оттавия, подумал он. Оттавия Шварц, потому что ее отец был немец, а родилась она в Триесте.
Внезапно голова Ло Бьянко заполнилась массой ненужных подробностей. Он посмотрел на фото. Мужчина был приблизительно одного возраста с Мурой. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, почему наркоман его запомнил. Его уши были как перламутровые раковины. Они безобразно торчали на его голове и, пропуская солнечный свет, светились, как будто за ними горели маленькие лампочки. Этого мужчину было бы невозможно не заметить в любой компании. Старший инспектор подумал, что им сейчас колоссально повезло. Он повторил свой вопрос, и Оттавия, послюнив палец, стала листать страницы небольшого блокнота.
