Она закричала. Потом заплакала. Затем прокляла того монстра, который посмел прикоснуться к ее единственному сыну. Потом еще поплакала. Наконец она помогла ему сесть в кресло рядом с входной дверью. Он должен сидеть, сидеть, сидеть, сказала она ему. Сейчас она позвонит в un’ambulanza. А затем она позвонит в полицию.
– Я сам полиция, – напомнил он ей сквозь сжатые зубы и добавил: – Мне не нужна «Скорая помощь». Не вызывайте, мама.
Что, вспыхнула она, ему не нужна «Скорая помощь»? Он не может ходить, он еле говорит; кажется, у него сломана челюсть, его глаза заплыли, изо рта идет кровь, губы разбиты, его нос, может быть, сломан, а что касается его внутренностей, то один бог знает, какие там повреждения… Она опять заплакала.
– Кто это с тобой сделал? – потребовала она. – Где это произошло?
Не мог же Сальваторе сказать ей, что его избил il Pubblico Minstero, человек на двадцать лет старше его. Поэтому он ответил:
– Неважно, мама. Вы можете мне помочь?
Она отступила на шаг, прижав руки к груди. О чем он просит? Он что, думает, что его мамочка ему не поможет? Разве она не отдаст за него жизнь? Он – плоть от плоти ее. Все ее дети и их дети были единственным, что удерживало ее в этой жизни.
Мама развернулась и занялась его ранами. В этом она разбиралась – мать троих детей и бабушка десятерых внуков. Она уже и не помнила, сколько ран перевязала за свою жизнь. Он должен ей довериться.
Она хорошо это делала. Она все еще плакала, пока работала, но была сама нежность. Закончив свои процедуры, мама помогла ему перебраться на диван. Он должен лежать и отдыхать, велела она ему. Она позвонит его двум сестрам. Они захотят узнать, что произошло. Они захотят навестить его. А сама она приготовит его любимый суп farro
[331]
. Он может поспать, пока тот готовится, и…
– Нет, спасибо, мама, – поблагодарил ее Сальваторе. Он отдохнет четверть часа, а потом вернется на работу.
– Боже мой, – ответила она на эту идею.
Они начали обсуждать варианты завершения дня так, как будто бы ничего не произошло. Она даже слышать об этом не хочет. Она запрет дверь на засов, она отрежет себе волосы и посыпет голову пеплом, если он сделает хоть один шаг из Торре Ло Бьянко, chiaro?
Сальваторе слабо улыбнулся, наблюдая за этим ее спектаклем. Полчаса, согласился он на компромисс. Он отдохнет полчаса, и на этом всё.
Она воздела руки. Но он ведь не откажется от стаканчика укрепляющего вина? Или от одной-двух унций limoncello
[332]
?
Он выпьет limoncello, согласился Сальваторе. Он знал, что мама не успокоится, пока он не согласится хотя бы с одним из ее предложений.
Ровно через полчаса Сальваторе поднялся с дивана. У него закружилась голова, он почувствовал приступ тошноты и подумал, нет ли у него сотрясения мозга? Он проковылял к зеркалу у входа, чтобы оценить нанесенный ему урон.
Ну что же, подумал он с иронией, теперь хоть следы юношеских угрей не будут видны. Теперь на его физиономии так много всего интересного, что на них мало кто обратит внимание. Глаза заплыли, губы выглядели как два куска мяса, накачанные ботоксом, нос действительно мог быть сломан – его вид несколько отличался от того, который он помнил, – а на коже уже стали проявляться кровоподтеки от кулаков Пьеро. Сальваторе чувствовал синяки и на всем теле. Скорее всего, сломано несколько ребер. Даже кисти его рук болели.
Старший инспектор не знал, что Пьеро Фануччи был таким бойцом. Но после некоторых размышлений он признал, что в этом был свой смысл. Уродливый настолько, что не мог смириться с этим фактом, обладатель шестого пальца, пробивающийся из нищеты, безкультурия, посмешище для всех остальных… Кто бы мог сомневаться, что, поставленный перед выбором между жизнью жертвы или жизнью агрессора, Пьеро Фануччи сделает правильный выбор. Сальваторе даже зауважал его за это.
Но ему придется сделать что-то со своим внешним видом, иначе от него будут шарахаться женщины и дети. Кроме того, была еще небольшая проблема одежды – она была испачкана и порвана в некоторых местах. Поэтому, прежде чем идти куда-либо, Сальваторе должен привести себя в порядок. Это значило, что ему придется преодолеть три пролета лестницы в свою спальню.
Ему это удалось, но с трудом. Процесс занял пятнадцать минут, и ему пришлось буквально втаскивать себя по перилам, в то время как внизу кудахтала его мамочка и призывала на помощь непорочную Деву Марию, чтобы та дала ему хоть немного разума, прежде чем он убьет себя. Сальваторе прохромал в свою детскую спальню и попытался снять одежду, не крича при этом от боли. Это усилие заняло еще пятнадцать минут, но увенчалось успехом.
В ванной он нашел аспирин и принял сразу четыре таблетки, запив их большими глотками холодной водопроводной воды. Затем умыл лицо, сказав себе, что уже чувствует себя лучше, и спустился вниз. Его мать широко развела руки, давая понять этим жестом Понтия Пилата, что снимает с себя всякую ответственность за те глупости, которые готов совершить ее сын. Она скрылась на кухне и загремела там кастрюлями и сковородками. Сальваторе знал, что мать приготовит суп fаrro. Если она не смогла остановить его, то после его возвращения ничто не помешает ей его побаловать.
Прежде чем покинуть torre
[333]
, Сальваторе сделал несколько звонков, чтобы узнать последние новости о поисках источника E. coli, которая убила Анжелину Упман. Он узнал, что органы здравоохранения играют в игру осторожного выжидания. О причине смерти широко не сообщалось, так как заражение все еще было единичным. Были предприняты шаги по поиску источника на фаттории ди Санта Зита. Однако результаты всех тестов оказались отрицательными. Тогда медики двинулись дальше. Ему доложили, что были проверены все места, которые Анжелина посетила за несколько недель до ее смерти. Однако загадка единственного человека, зараженного бактерией, все еще не разрешилась. Это было чем-то неслыханным. Это вызвало вопросы к лаборатории Цинции Руокко и к той лаборатории, которая проводила тесты образцов, присланных Цинцией. Заговорили о возможном перекрестном заражении. Проверялось рабочее место самой Цинции. Откровенно говоря, ничто, связанное со смертью англичанки, не имело никакого смысла. Сальваторе обдумал всю полученную информацию и пришел к единственно возможному выводу. Смерть Анжелины от заражения бактерией не имела смысла для органов здравоохранения, потому что они смотрели на нее с неправильной точки зрения. Они все еще рассматривали ее как случайное заражение, тогда как она таковым не была.
Когда дело касается убийства, начинают всегда с мотива. В этом же случае можно было начать и с поисков орудия убийства – кто имел к нему доступ. Но Сальваторе решил начать с мотива. Мотив был ярким, как маяк. Он указывал на Таймуллу Ажара. На вопрос, кому была выгодна внезапная смерть Анжелины Упман, ответ был только один – отцу ребенка. На вопрос, кто больше всех желал ее смерти, ответ был только один – отец ребенка. Ее смерть навсегда возвращала ему Хадию. Ее смерть, возможно, удовлетворяла его стремление к мести за все те испытания, через которые он прошел, потеряв дочь, не говоря уже об обиде, которую Анжелина нанесла ему, когда завела интригу с другим мужчиной, продолжая жить с ним. Никому другому ее смерть не была нужна, за исключением, может быть, кого-то третьего, о ком полиция еще не знала. Может быть, еще один мужчина? Брошенный любовник? Ревнивый друг? Сальваторе считал, что это возможно, но очень маловероятно. Очень часто причины, по которым совершаются преступления, лежат на самой поверхности.
