Техника звали Бхаскар Голдблум, и он явно был продуктом любви индийской матери и еврейского отца. Техник сидел за компьютером, когда Линли вошел в лабораторию. Он был одним из восьмерки исследователей, которые в настоящий момент работали в этих помещениях. Как выяснил Томас, ни один из них не знал об аресте в Италии их ведущего профессора. Инспектор постепенно довел эту информацию до Голдблума, объясняя ему причины своего визита в лабораторию.
Хотелось бы, объяснил он технику, чтобы ему показали все, что есть в лаборатории. Ему нужны документы и рабочие инструкции на каждый лабораторный предмет. Он должен ознакомиться со всеми штаммами бактерий – и с теми, которые находились в хранилище, и с теми, над которыми сейчас работали.
Бхаскару Голдблуму идея такого детального осмотра совсем не понравилась. Вместо согласия он заметил вежливым тоном, что, насколько ему известно, инспектору Линли для такого досмотра необходимо предъявить ордер на обыск.
К этому Томас был готов. В конце концов, это правильно и логично. Он согласился с Голдблумом, что действительно может получить такой ордер, но полагает, что ни один из сотрудников лаборатории не согласится с тем, что сюда явится группа полицейских и разберет здесь все по винтикам.
– Что, – добавил он, – они сделают с большим удовольствием.
Голдблум обдумал сказанное. По окончании мыслительного процесса он сказал, что должен позвонить профессору Ажару и получить его разрешение. И в этот момент Линли проинформировал Голдблума, а вместе с ним и остальных сотрудников лаборатории, о сложной ситуации, в которую попал профессор Ажар в Италии: он был арестован по обвинению в убийстве с применением бактерий и в настоящий момент не имеет возможности отвечать на телефонные звонки.
Это мгновенно изменило ситуацию. Голдблум сразу же согласился сотрудничать с Линли, но добавил язвительным тоном:
– А сколько времени у вас есть, инспектор? Это будет не быстрый процесс.
Соллициано, Тоскана
Когда раздался звонок от старшего инспектора Сальваторе Ло Бьянко, Барбара и Митчелл прохлаждались за столиком уличного кафе на корсо Джузеппе Гарибальди, где в настоящий момент развернулся продуктовый рынок, на котором покупателям предлагалось впечатляющее разнообразие продуктов питания, продаваемых на сотнях красочно украшенных прилавков. Они потягивали национальный итальянский напиток – жгучую жидкость, которую здесь называли двойным кофе – или caffe, – и которую невозможно было проглотить без трех кусков сахара и большого количества молока. Митч настаивал, чтобы Барбара хотя бы попробовала этот продукт.
– Ради бога, ты же находишься в Италии. Так постарайся проникнуть в ее культуру, – именно так он ее уговаривал.
Сделав один маленький глоток, Барбара подумала, что теперь не будет спать в течение ближайших восьми дней.
Когда зазвонил ее мобильный и Ло Бьянко сообщил о том, что договорился о посещении Ажара, Барбара показала Корсико большой палец.
– Ну наконец-то! – закричал тот.
Но ему пришлось более чем огорчиться, узнав, что разрешение получено на одну Барбару. Митчелл стал обвинять ее в нечестной игре, и она не могла его в этом винить. Ему нужна была история для «Сорс», и нужна срочно. Ажар и был такой историей.
– Митчелл, – сказала она ему, – Ажар твой, как только мы вытащим его. Эксклюзивное интервью с фотографией, Хадия сидит у него на коленях, вся такая хорошенькая… Ну, в общем, все, что захочешь. Это все твое, но не раньше, чем мы вытащим его из тюрьмы.
– Послушай, ты вытащила меня сюда, рассказав сказку…
– Но ведь все, что я тебе рассказывала, оказалось правдой, разве нет? Ведь никто не охотится за тобой за распространение ложных сведений? Ну так потерпи еще немного. Мы вытащим его из тюрьмы, и он будет нам благодарен. А будучи благодарным, даст тебе твое интервью.
Ситуация Корсико не понравилась, но поделать он ничего не мог. Ведь, как офицер полиции, Барбара смогла устроить им встречу с Ло Бьянко. Митчелл это понимал, и ему приходилось с этим считаться. Так же как ей придется смириться с тем текстом, который он накропает в конце дня.
Ажара содержали в тюрьме, что было стандартной процедурой для обвиняемых в убийстве. Она находилась довольно далеко от Лукки, и Барбаре пришлось пережить еще одну ужасающую гонку по autostrada. Однако они смогли быстро добраться до места назначения, а Ло Бьянко заранее позвонил туда и отдал необходимые распоряжения. Это не был официальный день для посещений, но полиция могла получить доступ тогда, когда таковой был ей нужен. Через несколько минут после их прибытия Барбару провели в комнату для свиданий, которая, как она поняла, не использовалась во время посещения заключенных членами семей. Она оставила сумку со всеми вещами на проходной, была обыскана и ощупана с ног до головы. Ее тщательно опросили и сфотографировали.
Теперь Хейверс уселась за единственный стол, стоявший посредине комнаты. Его ножки были привинчены к полу, так же как и ножки двух стульев, стоящих по разные стороны стола. На стене висело большое и грязное распятие; Барбара подумала, не там ли спрятана аппаратура для наблюдения? В наши дни микрофоны и камеры стали такими крохотными, что их легко можно было спрятать в одном ногте Спасителя или в шипе на его венке. Она потерла пальцы друг о друга и подумала, что неплохо было бы закурить. Однако было похоже, что знак на стене напротив умирающего Иисуса запрещал курение. Она не могла прочитать, что на нем было написано, но изображение сигареты в красном круге, перечеркнутой красной полосой, было универсальным для всего мира.
Через пару минут Хейверс встала и стала мерить комнату шагами. Она грызла ногти и думала, почему все это происходит так долго. Когда, наконец, через пятнадцать минут дверь открылась, Барбара уже ожидала, что сейчас кто-то войдет и скажет ей, что шутка закончена и что ее присутствие в Италии не согласовано – не говоря уже о санкционировано, – к лондонской полицией. Но когда сержант повернулась к двери, она увидела Ажара, входящего перед охранником.
Барбара мгновенно поняла две вещи о своем лондонском соседе. Первое: она никогда не видела его небритым, а сейчас он был небрит. Второе: она никогда не видела его без накрахмаленной сорочки. С аккуратно закатанными рукавами летом, с опущенными и застегнутыми на запонки зимой, иногда с галстуком, иногда с пуловером, в джинсах или брюках… но он всегда был в сорочке. Она была так же характерна для него, как его собственная подпись.
Сейчас Ажар был одет в тюремные одежды – комбинезон какого-то непонятного зеленого цвета. Вкупе с небритым лицом, темными кругами под глазами и выражением поражения на лице, его вид заставил Барбару почти расплакаться. Она видела: Ажар был в ужасе от того, что увидел ее. Он остановился так резко, что охранник налетел на него и рявкнул «Avanti, avanti»
[360]
, что, как Барбара догадалась, означало, что Ажар должен пошевеливаться и войти в камеру. Когда профессор прошел в дверь, охранник тоже вошел в комнату и запер дверь за собой. Барбара тихонько выругалась, когда увидела это, но все поняла. Она не была адвокатом, поэтому не могла ожидать никаких привилегий.
