Дуэйн проснулся в половине четвертого утра. На кухне их таунхауса он тихонько приготовил себе кофе и устроился там же, уставившись в никуда и отхлебывая из чашки, в попытке найти хоть какое-то приемлемое решение. При этом Доути умудрился проглотить целую упаковку инжировых трубочек, которые он с детства любил больше других сортов печенья, но не сильно продвинулся в своих размышлениях – просто к ним добавились еще легкая изжога и серьезное чувство вины за съеденное.
Обязательно должны быть какие-то варианты, думал он. Просто потому, что они всегда были, если только человек не торопился и, набравшись терпения, искал и просчитывал их. Ни за что на свете он не позволит разрушить все, чего добился за все эти долгие годы тяжелой работы. Он не позволит пустить всю свою предыдущую жизнь под откос. Он никогда не позволял никому брать над собой верх в прошлом и, уж конечно, не позволит этого сейчас какому-то лощеному детективу из Скотланд-Ярда с его произношением, от которого за версту разит частной школой, и с его костюмом с Сэвилл-роу
[365]
, на котором большими буквами написано: «аккуратно носился в течение двух лет надежным клиентом, прежде чем был надет мною». Этого не случится никогда на свете, ни при каких обстоятельствах. Но до тех пор, пока Дуэйн ничего не придумал, чтобы это предотвратить, всего пара дней отделяла его от стука в дверь, который, вне всякого сомнения, будет означать начало нового и малоприятного этапа в его жизни.
Во всем был виноват он сам. С самого начала с помощью Эм Касс он установил, что эта баба была копом. Но это не остановило его. Он согласился помочь профессору найти его пропавшую дочку – боже, ему надо что-то делать со своим добрым сердцем, иначе оно рано или поздно прикончит его на этой работе, – и вот полюбуйтесь, к чему это привело. Он провел последние двадцать лет после возвращения из армии, надрывая все жилы – так же как и его отец до него, – чтобы его семья еще дальше ушла от угольных шахт Уигана. У него было двое детей, которые получили дипломы солидных университетов, и он поклялся, что их дети – когда они у них будут, – окончат уже Оксфорд или Кембридж. И он не откажется от этого из-за того, что ему придется бежать из страны, или из-за того, что ему придется провести какое-то время за решеткой в тюрьме, изображая гребаного заключенного… Так что же, ради всех святых, он должен сделать, чтобы избежать любой из этих двух перспектив?
Еще одна чашка кофе, еще четыре трубочки с инжиром. Это привело Дуэйна к мыслям о его сотрудниках и к тому, что же из сделанного он сможет повесить на них. Доути всегда был очень осторожным и аккуратным человеком, поэтому не прослеживалось никакой прямой связи между ним и всеми этими маневрами и изменениями баз данных. Кроме того раза в роскошной квартире Эм в Уоппинге и – ну да, правильно – еще одного раза у него в офисе, Дуэйн никогда не обсуждал лично никаких деловых вопросов с Брайаном Смайтом. Он мог просто вскинуть руки в отчаянии и шоке и бросить Эм на съедение этим волкам. Ведь, в конце концов, именно она передавала все его распоряжения Смайту. Насколько сложно будет доказать, что все мысли о нарушении закона исходили от нее? Но вопрос стоял по-другому: мог ли он сделать это с Эм после всех тех лет, которые они проработали рука об руку?
Доути знал ответ еще до того, как полностью сформировал вопрос. Его с Эм связывает долгая совместная работа. Так же, как и с Брайаном Смайтом. Поэтому и вылезать из этого дерьма им предстоит вместе. Его проклятье состояло в том, что он всегда был слишком порядочным человеком.
Второй час размышлений привел Дуэйна к тому, что он может попытаться использовать несомненную симпатию этого Линли по отношению к Барбаре Хейверс, так же как смог использовать симпатию этой коровы по отношению к пакистанскому профессору для того, чтобы держать ее в узде. Проблема была в том, что Доути никак не мог убедить себя, что такая симпатия действительно существует. Поэтому это могло не прокатить, а на решение всей проблемы у него осталось всего девяносто минут, до того момента, как прозвонит будильник Кан и она появится в кухне, не очень, мягко говоря, довольная, что он съел все печенье.
Мысль о возможных карах со стороны Кан заставила Дуэйна подумать о необходимости замести следы. Ему надо сделать еще порцию кофе, поэтому он встал из-за стола и смял целлофановые упаковки печенья. Положить это в мусорное ведро он не мог – его жена обязательно обнаружит их, и ему придется выслушать целую лекцию о том, как неправильно он питается. Поэтому Дуэйн взял газету, лежащую на стуле у кухонной двери, куда они складывали макулатуру, ожидающую своей очереди на переработку, и расстелил ее на сушилке. Он решил высыпать спитой кофе на газету и спрятать упаковки под ним. Ведь остатки кофе тоже шли в переработку… или они шли на компост? Доути никак не мог запомнить, что надо делать с мусором в наши дни, но сегодня кофейная гуща должна была послужить высоким целям.
Он вытащил остатки кофе из кофейной машины, аккуратно разложил упаковки печенья на газете и уже собирался вывалить на них спитой кофе, как рука его остановилась, прямо как в Библии
[366]
. Под упаковками от печенья детектив увидел свое решение. Или хотя бы часть его. Потому что газету он открыл на статье, которая была посвящена делу, подробности которого ему были хорошо знакомы: Италия, смерть англичанки, возможный заговор и «оставайтесь с нами». Дуэйн сдвинул упаковки на одну сторону и стал читать, вспоминая по ходу чтения имена. Проблема была в том, что газета открылась на середине статьи, но даже то, что он смог прочитать, мгновенно активизировало его способность мыслить и планировать… Однако ему была необходима остальная часть статьи.
Доути не верил в Бога, но молился, чтобы Кандас не использовала первую страницу для завертывания вчерашних остатков чили-кон-карне. Он порылся в пачке кандидатов на переработку – и нашел то, что искал.
Это было имя, имя репортера. Оно стояло под заголовком на первой странице: Митчелл Корсико. Имя звучало для Дуэйна совсем по-итальянски, но, итальянец или нет, этот парень владел английским. А так как он владел английским, то он был его ответом. Он был его планом.
И Дуэйн Доути успокоился, несмотря на изжогу и натянутые, как тросы канатоходца, нервы.
Лукка, Тоскана
Чего Барбара не смогла предусмотреть, так это желания Хадии срочно увидеть своего отца. Она настолько зациклилась на необходимости увезти девочку от Лоренцо Муры и защитить ее от возможного появления ее вонючего деда, который забрал бы ее с собой, что она не могла думать ни о чем другом, кроме как обнять девочку и немедленно увезти ее в Лукку.
Для начала этого было достаточно. Они пообедали в Лукке, в международном кафетерии на виа Молкатенти, где на стенах висели подложки под столовые приборы, на которых предыдущие посетители заведения оставляли слова восхищения пиццей, гуляшем и хумусом
[367]
на всех языках мира. После этого они съели мороженое у киоска рядом с экскурсионным бюро на пьяццале Джузеппе Верди. И в завершение вечера прогулялись по вершине стены среди толп итальянцев, наслаждавшихся вечерним моционом. Когда они, наконец, пришли в Пенсионе Жардино, то Хадия мгновенно отключилась на второй кровати в комнате Барбары.
