Но Гурова интересовали личности совсем иного рода. Профессиональным взглядом он быстро обнаружил вроде бы в хаотической, броуновской мешанине людей тех, кто посвятил себя малопочтенному ремеслу торговли собственным телом. Как бы поправляя макияж или прическу, как бы задумчиво рассматривая расписание поездов, то здесь, то там мелькали особы в довольно вызывающих нарядах с заученно-приветливыми улыбками, но уже с явной печатью порока на преждевременно увядающих лицах.
Проходивший невдалеке от Гурова сержант ППС с дубинкой и рацией неожиданно свернул в его сторону и, небрежно приподняв согнутую в локте руку до уровня плеча, что должно было означать отдание чести, и, издав нечто маловразумительное, наподобие: «Ср-жр-жнт Бдж-см-нв…», он с некоторой вальяжностью хмуро поинтересовался:
— Куда-то едете или прибыли? Документики можно?
Увидев служебное удостоверение, сержант мгновенно переменился и в лице, и фигуре, вскинув руку к козырьку и побольше набрав в легкие воздуха. Однако Лев пресек его намерение выдать что-нибудь излишне громкое коротким, запрещающим жестом.
— Слушай, сержант, ты здесь давно работаешь? Мне нужно найти одну особу из числа вот таких «ночных бабочек». В их среде ее зовут Ритка-Пропеллер. Думаю, ты ее должен знать.
— Знаю… — Сержант саркастически ухмыльнулся. — Она тут была одна из самых деловых. Здешних шлюх покруче какой-нибудь «мамочки» строила. У любой другой «на раз» перехватывала самых денежных клиентов. Правда, этой весной вляпалась по самое «не хочу». От какого-то раздолбая подхватила сифилис и, пока это дело у нее вылезло, успела заразить нескольких клиентов. Ее вычислили, нашли и отправили в вендиспансер. Но она оттуда, говорят, сбежала недолеченной и пошла промышлять на Киевский вокзал. Хотя, может, уже и на «плече» работает с дальнобойщиками.
— Где живет, как ее фамилия, не знаешь?
— Нет, как-то не интересовался, — сержант пожал плечами. — Вообще-то, можно спросить вон у той, что стоит в углу в розовом костюмчике. Эй, Лялька! — окликнул он ее, властно поманив указательным пальцем.
Женщина неохотно подошла, изображая непринужденность и великосветскую, легкую скуку.
— Скажите, вы не знаете, где проживает некая Рита по прозвищу Пропеллер? Кстати, это прозвище произошло от ее фамилии? — спросил Гуров, стараясь смягчить грубый тон сержанта.
— От характера, — с безразличием ответствовала Лялька. — Так-то она не пьет, но уж если сорвется — может пропить все, вплоть до последних трусов. Вот ее и прозвали Пропеллером. А кто где живет — у нас интересоваться не принято. Излишнее любопытство наказуемо.
— Ну, вы хотя бы знаете, в каком вендиспансере она лечилась?
— По-моему, в семнадцатом. Если вы на машине, то доехать не проблема.
В нескольких словах объяснив, где находится требуемый венерологический диспансер, Лялька меланхолично отправилась на свой «боевой пост».
Понимая, что домой теперь он вернется не раньше чем к полуночи, если не позже, Гуров пошел к выходу. Достав сотовый, он набрал свой домашний номер. Мария сегодня отдыхала и должна была находиться дома.
— Лев, это ты? — судя по интонации, она уже ждала этого звонка.
— Счастье мое, я так рад слышать твой дивный голос! — Лев постарался «скомплиментить» на голом месте. — Я уже почти закончил дела и просто жажду услышать его снова, но не обесцвеченный электроникой, а…
— Левка, хватит мне зубы заговаривать! — В голосе Марии появились суровые прокурорские нотки. — Что, опять собираешься мотаться всю ночь напролет?
— Ну, конечно же, нет! — стараясь говорить как можно убедительнее, заверил Гуров. — Думаю, часам к одиннадцати буду. Ну, в крайнем случае — к полуночи.
— Да хоть совсем не приезжай! — обиженно отреагировала Мария. — Думала, хоть сегодня придешь пораньше, побудем вместе, куда-нибудь, как нормальные люди, сходим… А у него — опять двадцать пять!
Услышав короткие гудки, Гуров со вздохом спрятал телефон в карман. Дома ему опять предстояло выслушать пусть и не очень долгую, но энергичную нотацию, преисполненную упреков.
К его удивлению, вендиспансер он нашел достаточно быстро. Предъявив охране удостоверение, Лев прошел в кабинет дежурного врача. Пожилой доктор в зеленом штатном медицинском костюме, сидя за столом, пил кофе. Увидев незваного гостя, он отставил чашку, выжидающе глядя на Гурова. Гуров поздоровался, представился и показал удостоверение.
— Присаживайтесь, кофе хотите? — предложил врач, указывая на дымящийся кофейник.
— Не откажусь. — Гуров взял чашку, которую врач достал из стеклянного шкафчика, и вкратце изложил причины своего столь позднего визита.
— Ах, вот оно что… — доктор понимающе закивал. — Помню, помню эту историю. Кстати, вам повезло — именно в мое дежурство это и случилось. Примерно в такое же время к нам прибыл человек, который предъявил документ, удостоверяющий его как следователя прокуратуры.
— Его фамилию, имя не запомнили?
— Честно говоря, нет. Знаете, память на имена и лица — вообще никакая. Он объяснил, что одна из пациенток стационара является ценным свидетелем по уголовному делу. Попросил журнал регистрации больных. На мой вопрос, зачем ему журнал, он пояснил, что женщину знает лишь по описанию, которое дал еще один свидетель, и такому факту, как наличие у нее люиса. Выбрав пятерых женщин до тридцати лет, которые поступили за последние две недели, он попросил пригласить их в мой кабинет. Я уже тогда начал сомневаться в законности этого визита, но его удостоверение было, как мне показалось, подлинным, и его просьбу я выполнил. Когда пришли пациентки, он почти сразу же указал на одну из них. Когда прочие ушли, он объяснил, что женщине будет необходимо опознать одного из своих бывших клиентов. Та, правда, с неохотой согласилась. Следователь написал бумагу наподобие расписки в том, что вернет ее в стационар после выполнения следственных действий, ей выдали ее одежду, и он ее увез. Больше мы ее не видели. На следующий день позвонили в прокуратуру, но там сказали, что у них такого работника не было и нет.
— А у вас та бумажка сохранилась? — отпивая кофе, спросил Гуров.
— Да, сейчас достану… А! Кстати, там должны быть указаны и имя, и фамилия…
Врач извлек из ящика стола картонную папку для бумаг, в которой лежал один-единственный лист бумаги. Но… Совершенно чистый — без малейшего намека на то, что на нем хоть что-то было написано.
— Ничего не понимаю… — врач повертел бумагу в руках. — Ни точки, ни запятой… Неужто кто подменил?
— Дайте-ка мне… — попросил Гуров и, посмотрев на бумагу под разными углами, констатировал: — Это действительно тот самый лист — видны микровдавливания на его поверхности в тех местах, где бумаги касалось перо. Просто чернила были использованы специальные, способные обесцвечиваться при определенных условиях. Я его забираю с собой. Теперь опишите мне этого «следователя».
— Такой крупный, представительный, лет сорока пяти. Взгляд, правда, очень неприятный. Алчный, тяжелый, как у волка.
