— Слава богу, наладилось, — за жену ответил Кулькофф. — Правда, неделю назад ночью опять был приступ беспричинного страха. Она проснулась и стала кричать, что Алекса засыпало землей, что он задыхается… Я позвонил знакомым в Австралию, где он в это время был, они сказали, что мой сын здоров и невредим, сидит, смотрит телевизор…
— «Телевизор»… — скривившись, Стас передразнил Кулькоффа. — А знаешь ли ты, великий комбинатор, что именно в этот момент твой второй сын, Витя, полз под землей по тесной, крысиной норе, задыхаясь от ужаса? Ты можешь себе представить, что твоя жена все эти годы на расстоянии чувствовала каждую болячку, каждую неприятность своего второго сына? Что она тосковала по нему, сама этого не понимая? А ты ее — в психушку, разводиться… Ты едва не погубил парня, а теперь собираешься предъявить на него свои права. Как говорили встарь, побойся бога!
Лицо Кулькоффа несколько побагровело и исказилось то ли от растерянности, то ли от осознания своих промахов. Он посмотрел на жену, но тут же опустил глаза и глухо поинтересовался:
— Мы можем быть свободны?
— Да, к вам вопросов больше нет, — кивнул Орлов.
Когда за четой закрылась дверь, Гуров задумчиво заметил:
— Что-то мне подсказывает — наломают они дров, ох, наломают!
— Что ты имеешь в виду? — Петр достал сигарету и неспешно закурил.
— Они от Лещевых не отстанут. Теперь они все пустят в ход, чтобы забрать сына себе. — Гуров потянулся. — Ну, что? Мы свое дело сделали, теперь пусть идут другие и доделывают. Я — домой. А ты? — повернулся он к Стасу.
— А я что, великомученик? Раз нам было обещано, по меньшей мере, два выходных — ставь на бочку! — Крячко залихватски стукнул кулаком по подлокотнику кресла.
— Ну, раз обещал, то куда ж денешься? Отдыхайте! — Петр сделал великодушный жест.
Но, как и предполагал Гуров, наступивший день покоя операм не сулил.
Часа два спустя, когда он, прибыв домой, уже начал перебирать и налаживать спиннинги — со Стасом они договорились следующим утром махнуть на рыбалку, — неожиданно ожил сотовый. Гуров сразу же узнал голос Павла Лещева.
— Лев Иванович, — отчего-то сильно волнуясь, торопливо говорил тот, — я не знаю, что делать. Вот, решил обратиться к вам. Извините, если не вовремя.
— Говорите, говорите, что там у вас стряслось? — сказал Лев, уже догадываясь о причинах, побудивших Павла позвонить ему.
— Я не знаю, за что нам все эти беды, я не знаю, кто дал этому америкосу хренову наш адрес и телефон, но он только что позвонил и сказал, что едет к нам решать вопрос насчет нашего Витюшки. Он что, хочет его у нас забрать? Лев Иванович, если он только посмеет ступить на наш порог, я его по лестнице спущу! Скажите, что нам делать?!
— Прежде всего, взять себя в руки и не наломать дров. Я немедленно выезжаю!
Когда Гуров и Крячко подошли к двери квартиры Лещевых, она оказалась незапертой. Из-за нее доносились возбужденные голоса взрослых и протестующие возгласы мальчика. Опера молча, без стука вошли в квартиру и прошли через прихожую. Сцена, увиденная ими, была, без преувеличения, душераздирающей. У входа в залу стояли бывшие Кульковы, что-то доказывая, на чем-то настаивая, а напротив них, в центре комнаты стояли Лещевы. Витя, обхватив Любовь Дмитриевну, уже не говорил, а кричал сквозь прорывающиеся слезы:
— Мам! Пап! Не отдавайте меня этим людям! Я не хочу к ним! Не хо-чу!!!
— Сынок, ну что ж ты говоришь такое? — плача, пыталась его увещевать Светлана. — Ты же наш сын, наш! У тебя есть братик, вы с ним похожи как две капельки воды. Вот, посмотри на эту фотографию…
— Не хочу! Не хочу! Не хочу! — отчаянно мотая головой, кричал Витя.
Мужчины стояли молча. Но по их лицам было видно, что они готовы накинуться друг на друга с кулаками.
— Господи, что ж тут творится-то такое? — входя в залу, укоризненно произнес Гуров.
— Правильно ты сказал — дров они наломают… — добавил вошедший следом Стас.
— Господа, если вы приехали, чтобы выгнать нас из этого дома, то смею вас заверить, что мы все равно не отступим. Мы наймем лучших адвокатов…
— Мы никого выгонять не собираемся. — Гуров выглядел предельно серьезным и строгим. — Мы приехали вступиться за этого мальчика. Любовь взрослых, особенно если она замешана на эгоизме, страшнее пожара — ничего не щадит. Витя, подойди ко мне. Ты мне доверяешь?
— Да, дядя Лева, я вам доверяю… — утерев слезы рукавом рубашки, мальчик подошел к Гурову.
— Тогда вот что… — Лев положил ему руку на плечо. — У тебя в вашем доме есть хороший друг? Ну, такой, с которым вы, как говорится, «не разлей вода»? Вот и замечательно. Иди, навести своего друга и забудь обо всем плохом. Я тебе обещаю: все будет хорошо. Честное сыщицкое!
Шмыгнув носом, Витя осторожно, бочком обошел странных, чужих людей, которые почему-то хотели его отобрать у папы и мамы, и, облегченно вздохнув, быстро выбежал за дверь.
— В общем, так, граждане, тут, как говорится, — запустив руку за пазуху, объявил Крячко, — без бутылки не разобраться.
Он достал квадратную, с яркой этикеткой литровую емкость, в которой плескалась прозрачная жидкость.
— Ну что, мужики, сядем рядком, поговорим ладком… — Он изобразил широкий, гостеприимный жест. — Рюмки, надеюсь, в этом доме найдутся? Ну и закусить чего-нибудь…
Любовь Дмитриевна, как бы выйдя из оцепенения, торопливо открыла сервант и достала оттуда четыре хрустальные рюмки. Затем, сходив на кухню, принесла сало, колбасу и какой-то салат.
— Уважаемые, прошу присесть! — Гуров взял за рукав и поочередно подвел к столу хозяина дома и Кулькоффа, посадив их друг против друга. — А вы, уважаемые дамы, пожалуйста, если вас это не затруднит, приготовьте чего-нибудь горяченького — картошечки жареной, с лучком там, например…
— Да, да, да! И сметанкой, сметанкой не забудьте ее полить. Ну, и еще сготовьте чего-нибудь такого-эдакого… — аппетитно причмокнул Стас. — Итак, мужики, предлагаю выпить за то, что Витя жив и здоров. В общем, за его здоровье и благополучие.
Он до краев наполнил рюмки и демонстративно поднял свою. Павел и Кулькофф, не глядя друг на друга, нехотя чокнулись. Некоторое время в комнате царила тишина, нарушаемая лишь звяканьем вилок.
— А что, мистер Кулькофф, американская колбаса вкуснее российской? — энергично пережевывая закуску, подмигнул Крячко.
— Зовите меня Михаилом… — устало вздохнул тот. — А что касается колбасы, то, наверное, не в ней счастье…
— Очень правильная мысль! — Стас снова наполнил рюмки. — Давайте выпьем за то, чтобы все мы были счастливы. За счастье!
Вторая рюмка была опустошена уже в более миролюбивой атмосфере. После третьей заговорил Гуров.
— Павел и Михаил, вас обоих я понимаю. Так уж получилось, что на одного и того же ребенка вы имеете равные права. Но давайте согласимся, что, прежде всего, он имеет самые большие права на то, чтобы быть счастливым.
