Он обнял лесовицу, чтобы утешить. Ирица отшатнулась:
— Не смей меня трогать!
Она попыталась оттолкнуть Береста, упершись ладонями ему в грудь, как недавно отталкивала хозяйского сына. Глаза лесовицы засверкали гневным и диким зеленым огнем. Казалось, она вот-вот зашипит, как кошка. Берест изумленно приоткрыл рот.
— Да что ты!
Но лесовица вырвалась, сильно полоснув ему по руке ногтями… Берест охнул от неожиданности.
Он ничего не понимал. «Что я сделал?!» — мелькнуло у Береста. А может быть, просто кончилось время, на которое он сумел заклясть лесовицу, и теперь она вновь боится его и прячется, и хочет вернуться в лес?
— Ирица, подожди! Не беги от меня! — воскликнул Берест. — Я тебе ничего не сделаю, только не беги!
Ирица отскочила подальше и спряталась за ствол той сосны, к которой только что прислонялся Берест. Но она не скрылась от него, а смотрела из-за дерева испуганно и возмущенно.
— Что же мне, уходить? — упавшим голосом спросил Берест.
Ирица почувствовала, что у нее сжимается сердце.
— А ты совсем уйдешь? — спросила она.
— А ты меня совсем гонишь?
Ирица не ответила.
— Ты пойдешь со мной на полночь? — говорил Берест. — Туда, где мой дом?
— Пойду… — лесовица осторожно вышла из-за сосны и остановилась, печально глядя на человека. — Только не подходи близко.
— Как же мы пойдем — и вместе, и порознь? — Берест развел руками. — Я ведь одолел в поединке, получил деньги и купил кое-что из одежды, лук со стрелами для себя… — он усмехнулся. — Тебе ленту и бусы…
Ирица молчала.
— Вернулся на хутор — а тебя нет, — упрекнул Берест. — Я все вещи побросал, кинулся тебя искать. Теперь пойду, соберусь в дорогу. Ты меня здесь подождешь?
Ирица подняла взгляд на Береста.
— Я спрячусь, но когда ты позовешь — покажусь, — пообещала она. — А туда, к людям, не пойду больше!
Накануне побега с каменоломен Берест обещал Хассему: «Буду жив — вернусь и подам тебе знак». Хассем не слишком надеялся на северянина. Юноша не то чтобы сомневался в его честности, но куда уйдешь от того, что суждено тебе свыше? Какой смысл надеяться на людей? Если Творцу будет угодно, двери всех тюрем и острогов распахнутся сами по всей земле. Но ему не угодно. И Берест, конечно, сделает только то, что ему предназначено свыше, а не то, что он обещает Хассему.
Хассем рассуждал об этом сам с собой весь день и всю ночь, пока северянина искали и ловили. А наутро от охранников стало известно, что беглец утонул. Раненый стрелой, поплыл через Эанвандайн — и пошел на дно…
Хассем неделю прожил, словно во сне. Он то и дело замирал, уставившись в одну точку, и спрашивал себя: почему судьба Береста была такая, а не другая? В чем тут благо и высший промысел? Хассему вспоминались страшные сказки, которые рассказывала ему мать: о том, что все зло на свете делается во избежание еще худшего зла. Бродячий монах расшиб о стену младенца, а когда толпа вознамерилась забросать монаха камнями, с неба было знамение: если бы младенца не убили, он вырос бы страшным злодеем. Вопреки запрету пророка, сын защитил отца от разбойников. Но пророк открыл юноше, что тем самым он совершил преступление: его отцу суждено будет зачать еще одного сына, будущего великого нечестивца. Вера матери учила Хассема, что, раз Берест утонул, значит, это лучшее из того, что могло с ним случиться.
В заразном бараке ожидали конца десятки больных. Творец наслал мор, значит, это лучшее из того, что могло случиться. Пускай… Хассему верилось, что вонючий и грязный барак, горящие на погребальных кострах трупы и само известие о гибели Береста — это все сон, а явь — там, за серым небом, где правит Творец, где и есть настоящая жизнь. Ему казалось, что он даже видит, как туда уходят души умиравших на его руках людей, освобождаясь от рабства. Там, значит, и Берест нашел свою свободу. Туда уйдет и он сам. Может быть, после долгих лет неволи, а может быть, очень скоро, когда и его настигнет мор.
Под утро Хассем закрывал глаза и впадал в полудрему, устроившись в своем углу, в конце длинного дощатого настила, но больные в бараке не знали покоя. Слыша, что кто-то зовет и стонет, Хассем поднимался, его худое, смуглое лицо было спокойным, как у старца.
Хассем проводил на тот свет многих рабов, но самого его болезнь так и не тронула.
Мор продолжался еще несколько недель, затем схлынул. В остроге отслужили молебен. Болезнь унесла многих сильных рабов, на каменоломнях не хватало рабочих рук, и Хассема вместе со старшими отправили на работы в штольни.
При дороге недалеко от бараков лежал большой валун, давно примелькавшийся глазу ежедневно проходящих мимо кандальников. «Смотри на этот камень, — накануне побега говорил Хассему Берест. — Если валун будет сдвинут с места, это — знак, что я жив». С тех пор по пути в каменоломни Хассем всегда исполнял своеобразный поминальный обряд. В память о друге юноша каждый раз бросал взгляд на придорожный валун. Просто смотрел и мысленно говорил с Творцом: Берест хотел что-то изменить в этой жизни, но не смог, — пусть у него будет все хорошо в другом мире, где справедливость.
А Берест с Ирицей в это время шли в сторону предгорий. Берест теперь походил на местного деревенского охотника — в сапогах, короткополой куртке, с ножом у пояса и луком за спиной. И Ирица была одета, как крестьянка.
Берест до сих пор не знал, что случилось у нее с Нореном.
Поняв, что жена бродяги, которого приютили на хуторе, на самом деле лесовица, хозяйский сын испугался и не показывался дома до утра. Норен боялся, что Ирица наведет на него какой-нибудь морок или пожалуется мужу, а еще неизвестно, кто он сам, раз женился на «лесной пряхе». Берест спокойно забрал на хуторе свои пожитки и ушел.
Лесовица все еще не позволяла Бересту к ней приближаться. Тот недоумевал. Еще недавно они сидели с Ирицей у костра, обнявшись, точно брат и сестра, которые заблудились в лесу. Теперь она не подпускала его и сверкала на него глазами, как кошка.
Берет думал, что женится не свой волшебной спутнице. Она спасла его от погони и вылечила рану, он дал ей имя и проворожил к себе. Отец с матерью, конечно, обрадуются возвращению домой старшего сына и дадут согласие на его свадьбу. А уж он сумеет поставить на том, чтобы Ирицу не обижали. Она научится всему по хозяйству, они заживут не хуже других.
— Ирица!
Но она того и гляди отступит в заросли и растворится в них.
— Ирица, что с тобой стало? Ты хоть скажи, чем я перед тобой провинился? — допытывался Берест.
Ирица не отвечала.
Однажды они остановились на ночлег. Берест повесил над костром котелок, сел со своей стороны костра, а Ирица — со своей.
— Ты даже говорить со мной перестала, — пожаловался Берест. — Тебя тянет вернуться в лес, жить, как твои братья и сестры, в дуплах, и танцевать при луне?
