– Нет, не воюем, хозяйка, - ответил Дайк. - Одно место ищем в степи.
Старуха покачала головой и поцокала языком.
Путники уместились в ее большой юрте, завешанном шкурами. Старухины невестки - уже сами немолодые - поднесли гостям жареную на костре конину и плошки с кислым кобыльим молоком.
– Торговали, - пояснила старуха, когда ее спросили, откуда ей известны северные языки. - Гоняли коней продавать. Какое место ищете?
Дайк начал рассказывать ей про «место, где большая стена». Гвендис тихо сидела в углу, при свете коптящего светильника с бараньим жиром не сводя глаз со степных женщин. Сама старуха, полная широколицая старухина невестка с бараньей лопаткой в руках, котелок на огне и маленький всадник на мохнатой низкорослой лошадке в бескрайней степи… Так вот он, народ, живущий на сказочном «краю земли».
– Знаю, есть стойбище злых людей за стеной, - заговорила старуха. - Бабка моей бабки и дед моего деда рассказывали, что оно там, на восходе. Злые люди, убивают всех, кто подъедет к их стойбищу.
У Дайка сильно забилось сердце.
– Они на вас нападали?
Старуха потрясла головой.
– Они не выходят из-за стены. Степи боятся. Степь их не любит. Они степь не любят.
– И не торгуют с вами?
– Нет. Давно о них не слыхать. Может, и умерли за стеной, - вздохнула старуха.
Она помолчала и подозвала невестку. Та помогла ей подняться.
– Внук у меня помирает, - сказала старуха. - Пойду к нему. Вы тоже идите в свою кибитку. Потом поговорим.
– Что с ним? - с сочувствием спросила Гвендис.
– Вот тут, - старуха постучала себя пальцем в грудь, - сидит плохая вещь.
– Простуда? - догадалась Гвендис.
Старуха отрицательно покачала головой.
– Половину луны назад враги хотели угнать наш табун. У моего внука вот тут сидит наконечник от стрелы.
Старуха сделала знак, давая понять, что встреча окончена. Гости вышли наружу. Старуха, опираясь на невестку и сына, - тоже пожилого, с редкой седой бородой, - побрела мимо них к юрте, из которой выскочила молодая кочевница с испуганным лицом, подхватила бабку под руки и увела внутрь.
– Половина луны… Это полмесяца! - воскликнула Гвендис. - Почему они не вырежут наконечник?
Она хотела бежать к кибитке за лекарскими принадлежностями. Сполох засомневался:
– Не мешаться бы нам… У них свои обычаи!
– Вдруг он очень мучается. Я хотя бы посмотрю, - скороговоркой ответила Гвендис и юркнула под полог своей кибитки.
Через миг она была уже у входа в юрту больного. Встревоженный Дайк пошел с ней. Сполох был прав: Гвендис готовилась рискнуть не только своей головой, но и головами всех своих спутников. Если больной умрет после ее вмешательства, ее могут обвинить в его гибели.
Гвендис заглянула в юрту. Молодой кочевник лежал на шкуре в жару, несколько человек - мужчины и женщины - сидели вокруг него, поджав ноги, а старуха - у изголовья. Она тянула тонкую заунывную песню - должно быть, отходную. В углу всхлипывала молодая женщина.
– Зачем пришли? - сурово оборвала пение старуха.
– Лечить, - сказала Гвендис. - Я буду лечить.
Она изъяснялась с трудом.
– Тебе нельзя! - старуха потрясла головой.
– Я буду лечить, - твердо повторила Гвендис. - Я шаманка.
Она не знала, как сказать «лекарь», но знала, как «шаманка» по-хельдски.
– Гвендис будет лечить, - подтвердил Дайк. - Слушайтесь ее.
Кочевники заговорили между собой на своем языке. Наконец старуха ответила:
– Лечи.
– Выйдите, - сказала Гвендис. - Дайк, сходи за хлебным вином.
Прозрачное, как вода, крепкое вино даргородцы умели гнать из ржаных зерен, поэтому называли его хлебным.
Кочевники и Дайк вышли из юрты. Дайк бегом кинулся за вином. Гвендис наклонилась к больному. Тот лежал, закрыв глаза, были видны только краешки воспаленных белков, и тихо стонал. Подняв рубаху, она увидела, что под ключицей - гноящаяся, уже посиневшая опухоль.
Гвендис достала фляжку с обезболивающим отваром, приподняла голову кочевника и поднесла к его губам. Тот стал пить.
На очаге висел котелок, вода еще не успела вскипеть. Гвендис вымыла руки, протерла холстом больное место, нагрев на огне очага нож, сделала надрез. Больной стонал и мотал головой. Гвендис уверенно продолжала работу. Недаром в Анвардене она привыкла лечить бедняков: запущенные раны были обычным для нее делом.
– Тише, тише. Теперь все пройдет…
Наконец она наложила мазь и сделала перевязку.
Когда Гвендис вышла из юрты, то увидела, что вся семья степняков стоит у входа, и даже сама бабка, опираясь на домочадцев, не села, - все в молчании, напряженно ждут. Гвендис встретилась взглядом с узкими черными глазами старухи:
– Все хорошо. Мы еще побудем, пока твой внук не встанет на ноги. Я присмотрю за ним.
Пришлось остаться у кочевников почти на месяц. Путники жгли костер возле своей кибитки и варили мясо, которое присылала им хозяйка стойбища. Вокруг костра стайками вились раскосые смуглые дети - от еле начавших ковылять малышей до подростков.
Наконец больной стал выздоравливать, и в день, когда он сам вышел из юрты, гости наконец начали собираться в дорогу.
– Подождите, - сказала им бабка. - Спасибо сказать хочу.
На прощанье в стойбище устроили пиршество. А перед отъездом к кибитке подошел тот самый кочевник, который повстречал их в степи. Это был подросток лет четырнадцати с узкими черными глазами.
– Поеду с вами, - пропищал он высоким голосом на той же смеси языков, что и старуха. - Бабка велела вас провожать.
«Не стоит брать мальчика в проводники», - мелькнуло у Дайка.
– Я сам знаю дорогу, - возразил он кочевнику.
– Ты не знаешь Степь, а Степь не знает тебя, - сказал мальчик. - Кто будет ручьи находить? Ковыльниц спрашивать, погоду хорошую звать? - его глаза хитро блеснули.
– Ты можешь говорить с ковыльницами? - с любопытством спросил Сполох.
– Моя мать ковыльница! - сообщил подросток. - Смотри! - он сорвал шапку и поразил всех, но не только кошачьими острыми ушами, как у ковыльниц, а еще больше - двумя толстыми черными косами, упавшими на плечи.
Это оказалась девушка.
– Эрхе-Алтан посылаю с вами, - торжественно сообщила подошедшая к костру старуха. - Она вас доведет до стены. За то, что моего внука спасли - посылаю внучку вас провожать.
Эрхе была умелым проводником. Как и обещала, она на протяжении всего пути находила в степи ручьи, заговаривала погоду, била дичь из лука. Ночью она иногда уходила в ковыли, не исключено, что и ее глаза сверкали там в темноте вместе с глазами ковыльниц.
