– И дровишек нужно, - добавил Сполох. - А то они кормят нас даром, - он имел в виду небожителей, - так хоть дров себе сами нарубим. Вообще надо подумать, чем будем отдаривать за хлеб.
Крестьянину из Козьего Ручья пришло на ум: зима - пора для охоты; идти в здешние леса бить зверя, потом отдарить шкурами. Сполоху это было по душе. А если волки шалят, лазят в овчарни, в хлева - он бы выследил стаю. Опасные и удалые дела нравились Сполоху, и даже мирную работу он любил такую, что потруднее.
Их кибитка с походными вещами была спрятана в развалинах Стены. Недавно Тьор привез ее в Сатру. Лошадь поставили прямо в жилом покое, устроив для нее денник за перегородкой. Ее приходилось беречь как зеницу ока: у небожителей не удастся купить другую, их серые с белыми копытами кони давно ушли в степь и там смешались с лошадками кочевников.
С кибитки сняли верх, осталась простая телега. С ней можно было ехать в лес за дровами.
Перед выходом Сполох осмотрел свой лук и колчан: «Погляжу, что здесь водится». Тьор засмеялся:
– Еще не вышли, а ты уже отлыниваешь. Я один буду дрова рубить?
– Тьор! - взмолился Сполох. - Я же только сбегаю на чуток! Ты и оглянуться не успеешь!
Великан покладисто махнул рукой:
– Да ладно, иди. Без тебя справлюсь.
Тьор оставил телегу возле кромки леса, взял топор и пошел высматривать, где бы вырубить хорошие столбы для перекрытий, и что из сухостоя пойдет на дрова. Сполох закинул за спину лук и колчан и направился в чащу.
Он бродил не столько в поисках добычи, сколько осматривал местность и следы на снегу. Сполох бы подстрелил дичину, которая подвернулась под руку, но сперва надо было разобраться, на кого тут вострить стрелы.
В скором времени Сполох стал замечать, что вокруг него не лес - сад. Ветки одичавших яблонь и груш переплетались, загораживая дорогу, землю покрывал неглубокий снежок. Иногда между деревьями возникал просвет - небольшие поляны. Зоркий глаз Сполоха уловил, как на одной из них мелькнула серая тень. Волк! Парень приготовил лук, насторожился в кустах. Сквозь переплетение ветвей прямо на него смотрели два желтых глаза. Широкогрудый, мохнатый, на основательных лапах, волк стоял в нескольких шагах от Сполоха, прижав уши - и вдруг шумно вздохнул. Сполох нахмурился, опустил лук и вышел из кустарника на поляну.
– Да ты пес! - вырвалось у него.
Это был действительно не волк, а очень крупный лобастый пес, в густой серой шубе с белым отливом. Пушистый длинный хвост медленно двинулся, словно собака не решалась им вильнуть. От взгляда пса, не по-звериному осмысленного, у Сполоха дрогнуло сердце:
– Ах ты! Пес! - произнес парень и посвистел ему. - Волчок? Серый? Серый!
Пес не двигался, но поднял уши и склонил голову набок. "Голова-то здоровая, как у теленка", - мелькнуло у Сполоха.
Сполох уже знал - небожители собак не держали. Дайк говорил, что когда-то у этого народа были не только лошади, но и собаки, ведшие свой род еще от небесных предков. Но когда Сатра пришла в упадок, они одичали. Так что этот пес никогда не знал ни имени, ни ошейника, ни миски, ни конуры.
– Ты же, брат, незлой, а? - заискивающе спросил Сполох.
Он любил собак и уже начал скучать по родной деревне. Парню хотелось, чтобы Серый его подпустил.
– А я тебе хлебца дам, - еще более умильно продолжал он. - А, голубчик? Хочешь, вот… - он неуклюже из-за поспешности вытащил из-за пазухи завернутый в ветошку кусок хлеба: они с Тьором взяли с собой на обед. - Волчок, милый, на! На, Серый!
Хлеб был сырой, ноздреватый, грубого помола. Сполох отломил кусок и сунул в рот, остальное кинул собаке, жуя и одновременно убеждая:
– Ничего, ешь: если голодный, то даже и вкусно.
Пес слегка облизнулся и тихо фыркнул, выпустив из ноздрей облачко пара. Он неторопливо подошел к угощению, наклонил голову - и кусок исчез в его пасти. Пес опять облизнулся.
– Иди ко мне. Волчок, Серый… - продолжал подлизываться Сполох, тихонько приближаясь к нему. - Дай поглажу тебя.
Но пес вдруг развернулся и неторопливыми прыжками побежал в глубину одичавшего сада, такой мощный, что выглядел неуклюжим, как разыгравшийся бычок.
– Эй, Серый! Эх… - обиженно выкрикнул Сполох.
Как обычно и бывает на новом месте, охота у него в этот день не задалась. Он явился к Тьору пустым, правда, зато и не блуждал долго. Парень еще успел помочь великану погрузить на телегу дрова и увить их покрепче веревками. Но из головы у Сполоха все не шел мощный пес в густой серой шубе, который смотрел на него так разумно.
Дайк собирался посетить тиреса Сатваму. Они уже виделись, и Сатвама приглашал Сияющего к себе.
У входа во дворец Справедливого дежурили двое стражников. Они стояли перед дверью, опоясанные мечами. У других тиресов такого не было заведено.
Когда Дайк захотел пройти, один из стражей побежал доложить Сатваме, другой остался на месте. Вернувшись, воин сказал, что Сатвама болен, но просит гостя войти.
– Если Сияющий не обидится, что тирес лежит, - передал страж.
Сатвама полулежал на узком ложе, закусив губу, мрачный, с пожелтевшим лицом. Когда Дайк вошел, он приподнялся, чтобы сесть, и поморщился, закрыв мутные глаза.
– Головная боль, - сказал он почти беззвучно, чтобы не тратить усилий на голос. - Садись куда-нибудь, тирес…
Дайк не стал садиться.
– Я позову Гвендис. Она, должно быть, сумеет тебя вылечить.
– Ты думаешь? Позови, - со слабой надеждой согласился измученный болезнью тирес.
Ходить было недалеко, Дайк скоро вернулся вместе с Гвендис и отошел к очагу, чтобы не мешать ей осматривать больного. Гвендис положила на лавку мешочек со склянками и мазями, который прихватила с собой, и наклонилась над Сатвамой. Она сразу заметила нездоровую желтизну кожи.
– Позволь? - мягко спросила она, и осторожно оттянув нижнее веко, посмотрела на белок глаза. - Такое с тобой не первый раз?
– И, думаю, не последний, - ответил Сатвама сквозь зубы.
– Ты не замечал, тирес: когда во время болезни ты ешь что-то сладкое…
– Оно кажется мне горьким на вкус, - не дожидаясь вопроса, закончил Сатвама. - Дварна распускает слухи, что это проклятье. Якобы извращение вкуса - кара свыше за мои извращенные толкования Свода.
– Какая гадость! - возмутилась Гвендис. - У тебя разлитие желчи. Это говорит о болезни печени, вот и все. Я приготовлю для тебя лекарства. А чтобы такого больше не повторялось, скажу, что ты должен есть и чего тебе нельзя.
Она дала Сатваме выпить настой от головной боли и отвар, который должен был помочь печени.
– Твоя болезнь, тирес, - говорила она, - вызвана не только поражением внутренних органов. Ее усиливают волнение и гнев. Я вижу, что сама болезнь связана у тебя с тяжелым унынием…
