– Вы хотели все сделать по-тихому.
– Да, вот именно.
– Боялись огласки, – уверенно продолжала Настя. Наконец-то хоть что-то было ей ясно. – Боялись, что про скандал в королевской семье напишут в газетах, расскажут в новостях на телевидении… Хотя, честно говоря, я не помню, чтобы по телевизору хоть раз говорили про этого вашего Утера…
– Надо было все сделать тихо, – подтвердил Филипп Петрович. – Но не из-за прессы. Есть вещи посерьезнее, чем светская хроника. Тем более что ты права – семья Дениса никогда особенно не светилась, а стало быть, большого интереса к жизни этой династии нет.
– И что же это за серьезные вещи?
– Хм, – сказал Филипп Петрович. – Понимаешь, Настя, с одной стороны, я просто не имею права открыть тебе все. С другой стороны, если бы я открыл тебе все, ты бы мне не поверила.
– Не поверила? Это что же такое невероятное ты бы мне рассказал? Что-нибудь про Кощея Бессмертного, который перебирается из одного тела в другое и так существует уже сотни лет? Или какие-нибудь легенды про болотных уродцев, которые… – Настя вспомнила ресторан в Старых Пряниках, и ее передёрнуло. – Или что-нибудь про вампиров? Про волосатых карликов, которые прорывают подземные проходы, напившись перед этим кофе? Это вы называете невероятными вещами? Так вот, я напомню, что я все это уже видела. Не могу сказать, что мне это понравилось. Я хотела бы не верить в то, что я видела, но поскольку я это видела, мне придется в это верить!
Филипп Петрович пожал плечами.
– Что? – не поняла Настя.
– Да, ты это видела… Но то, что ты видела… это такие мелочи.
– Что?! Если это мелочи, то что тогда…
– Когда за нами подъедут мои ребята, они отвезут нас в безопасное место. Я посоветуюсь с начальством насчет положения вещей, и они, скорее всего, дадут тебе допуск первой степени.
– Это что еще такое?
– Это право получить кое-какую информацию. Чтобы поверить, понять и убрать многие вопросы, которые не дают тебе покоя, Настя.
– Если б ты только знал, как они меня достали, эти вопросы… Ведь когда-то, до встречи с Денисом, все в моей жизни было просто и понятно… Наверное, так оно и было. Но сейчас я уже не могу в такое поверить, потому что меня словно выбросило в другой мир, в мир, в котором я ничего не знаю и ничего не понимаю, и с каждым днем вопросов у меня все больше, и моя голова пухнет от этих вопросов… Я должна тебе сказать, что это очень неприятно – жить в мире, правил которого ты не понимаешь, смысла которого ты не знаешь…
– Выбросило в другой мир? – переспросил Филипп Петрович. – Ну да, примерно так оно и есть. Что-то в этом роде. Допуск первой степени позволит тебе понять основные правила, понять смысл…
– Первой степени – это ведь самый главный допуск, так?
– Нет. Это допуск низшей степени.
– Как? Почему?
– Потому что большего тебе и не потребуется, Настя. Я надеюсь, что не потребуется.
– Ты что, за дуру меня принимаешь? Думаешь, что мне и низший допуск сгодится?! Я имею право знать все, я это право вот этой своей шеей заработала, так что…
– Настя, есть такие старые слова: «Во многом знании много печали». Это настолько правильно, что… У меня допуск пятой степени, Настя, и надеюсь никогда не получить шестую степень. Я не хочу знать того, что положено знать с допуском шестой степени. Да я и с пятой-то степенью плохо сплю по ночам…
– Но ведь есть люди, у которых есть шестая степень.
– Есть. Мне их жалко.
– А есть у кого седьмая или восьмая?
– Говорят, что есть. Хотя лично я с такими не встречался.
– А всего этих степеней…
– Десять.
– То есть должны быть люди и с десятой степенью?
– Люди? – задумался Филипп Петрович. – Вряд ли.
Настя не поняла этого ответа, но не стала переспрашивать, потому что вспомнила про другое, более важное:
– Почему тогда, в ресторане, тот мужчина в камуфляже сказал про меня – не стопроцентный человек?
– Он так сказал? Разве?
– Когда незнакомый человек говорит тебе такое в лицо – это запоминается.
– Пожалуй. Это ведь было до того, как мы поехали к брату Максу?
Настя согласно кивнула.
– А значит, до того, как брат Макс вытащил из тебя вот эту штуку… – Филипп Петрович порылся во внутреннем кармане пальто и, словно кости, выбросил на стол полупрозрачную пластиковую коробочку.
Настя побледнела и непроизвольно откинулась на спинку стула.
– А эта штука, – продолжил Филипп Петрович, аккуратно сняв крышку с коробочки и обнажив ее содержимое: нечто похожее одновременно на мертвого червяка и на деталь какого-то сложного механизма, скажем, антикварных часов. – Эта штука, которая сидела в тебе, не является человеческим органом. Поэтому технически ты в тот момент не была стопроцентным человеком. Теперь тебе понятно?
– Ага. Почти.
– Так что не волнуйся, сейчас ты снова полноценный человек, хотя шея еще, наверное, побаливает, так? Да и какая-то часть памяти все-таки не восстановится. Эта сволочь ее сожрала.
– Сожрала? Так это… – Настя присмотрелась к странному предмету, который издали можно было принять за кусок изогнутой проволоки. – Он что, живой?
Она спросила и тут же вспомнила металлический звук, с которым извлеченный из ее тела червяк упал на подставленное блюдце. Филипп Петрович вытащил футляр с очками, протер стекла и, как через лупу, посмотрел через них на червяка.
– Так и есть. – Филипп Петрович убрал очки. – Сначала я тоже подумал, что это живая тварь. Я видел таких «беспамятников» раньше, видел, как их вытаскивали из людей. Есть такие места в Южной Америке, где они водятся. Но теперь-то понятно, что это сделанная вещь. Сделанная по образцу живой твари, из металла, пластика и еще бог знает чего. Сделанная так, чтобы ее сложнее было обнаружить. Был бы там обычный червяк, я бы разглядел его еще тогда, на лыжной базе. А это… Да, это очень хитрая штука… И это очень плохо.
– Плохо?
– А что хорошего в том, что какие-то люди употребили весь свой талант и всю свою изобретательность на создание этой маленькой гадкой твари? Она ведь предназначена не для того, чтобы сделать мир прекраснее, не для того, чтобы сделать людей счастливее… – Филипп Петрович говорил это так печально и так неподдельно искренне, что Настя ему посочувствовала. Не миру, не людям, а отдельно взятому Филиппу Петровичу, который сейчас выглядел еще более выжатым и постаревшим, чем минуту назад.
И поскольку именно он был Настиной единственной защитой и надеждой, он был спасительной нитью, которая позволит ей выбраться из лабиринта, то Настя не хотела видеть этого человека таким, не хотела видеть его усталость и уязвимость, потому что, видя это, она чувствовала и себя обреченной – на смерть или на кое-что похуже.
