И возрадовался ангел и возблагодарил Создателя, а прочие ангелы завидовали ему, ибо видели в этом разрешении особое благоволение Создателя.
Когда же пришел час ангелу принять вид земного обитателя и прийти в мир, оказалось, что ангельская сущность слишком велика, чтобы вместиться в смертное тело, будь то человек, двуликий, лесной хозяин, великан или даже дракон. И тогда сказал Создатель ангелу: «Будет разделена твоя сущность надвое, одну половину я помещу в тело мужчины, другую – в тело женщины. Увидишь ты мир не двумя глазами, а четырьмя, коснешься его не десятью пальцами, а двадцатью. И знание твое об этом мире будет полнее вдвое».
И снова возрадовался ангел, и был он разделен и помещен в два разных тела.
Также сказано было Создателем: «Когда посчитаешь ты, что видел достаточно и пора уже тебе возвращаться домой, пусть две твои половины соединятся, и тогда твое путешествие завершится».
И пришел на землю ангел небесный, имея вид двух разных людей, мужчины и женщины, и ходил он по земле, смотрел и слушал, пробовал земные плоды и пробовал земную жизнь…
Но земля обладает свойством притягивать к себе живое и мертвое. Камень, брошенный в небо, неизменно упадет вниз. Растение, тянущееся к солнцу, неизбежно завянет и превратится в прах. Человек, как бы ни пытался уйти от земли, в нее возвращается.
Земля не могла отнять у ангела жизнь, ибо был он из воинства господня, однако со временем сумела она отнять у ангела память, и забыл тот о своем небесном происхождении, забыл о своей второй половине, которую следует найти ради возвращения домой. И с тех пор ходят по свету мужчина и женщина, потерявшие друг друга и потерявшие знание о себе…
– Пять минут прошли, – перебил ее Иннокентий. – То есть, наверное, прошли, потому что у меня нет часов. Что я должен был понять? Какое это имеет отношение ко мне?
– Я слишком сильно стукнула тебя по голове, – вздохнула Настя. – Ты – это одна половина, Елизавета – вторая половина. Вместе вы – потерянный ангел.
– Нет, – быстро ответил Иннокентий. – Ничего подобного. Этого не может быть. Потому что…
– Люциус, – сказала Настя. – Он знал это. Он знал, но ему хотелось быть одним-единственным ангелом на земле. К тому же он тебе завидовал. Ну, то есть тому тебе, который был ангелом. Но когда Елизавета отравилась, он испугался и примчался, чтобы ее спасти. Я была там, Иннокентий. Я видела его, я слышала его слова. Он сказал Лизе…
– Я твой брат, – сказал Люциус. – Твой младший неразумный брат, который должен был сохранить тебя. И помочь тебе вернуться.
– Вернуться куда? – вяло проговорила Елизавета.
– Домой.
– …и он назвал имя. Валентин. Тебя зовут Валентин.
Настя вытащила из кармана ключ, подошла к двери, отперла ее и бросила ключ на пол:
– Все, больше мне нечего сказать. Больше я ничего не знаю. Может быть, я полная дура, может быть, я все перепутала и все неправильно поняла. Но если ты в самом деле две тысячи лет пытался понять, кто ты есть, то моя версия – не самый плохой вариант…
Она стояла в дверях, готовая уйти, но не уходила, потому что ждала ответа.
– Пленник, – сказал Иннокентий скорее даже не ей, а самому себе. – Люциус все время называл меня пленником собственного тела.
– Она тоже, – Настя кивнула в сторону металлического ящика, внутри которого лежала бледная рыжеволосая женщина. – Она тоже пленница своего тела. И она тоже утратила память. Ты должен помочь ей, ты должен помочь себе. И… Помочь всем нам. Сделать что-нибудь с этим миром. Исправить. Спасти. Ты ведь жил здесь, с нами, ты попробовал этот мир, ты знаешь, что он неплохой, просто… – она развела руками, потому что слова закончились. Все закончилось, все уже было сказано и сделано, и оставалось только повернуться и выйти, а потом ждать, но не чуда, а закономерного развития событий. Все должно было стать на свои места.
Настя обернулась: Иннокентий стоял у приоткрытой двери и смотрел на ящик с Елизаветой. Он как будто стоял у кромки моря, еще не решив, стоит ли ему лезть в воду, которая выглядит такой неприветливой.
– А она? – Иннокентий повернулся к Насте. – Она все это знала? И зачем она тогда сказала, что я – ее брат?
– Скорее всего, она тоже все забыла. И про брата она сказала, чтобы отвлечь твое внимание. Хотя… Есть другое объяснение. Я не уверена, но… После того как вы с Елизаветой забыли, кто вы есть, а Люциус не стал напоминать, он стал здесь старшим ангелом, и он пользовался своим положением на всю катушку. Но в глубине души – фигурально выражаясь – он знал, что виноват. Он присматривал за вами и старался как-то облегчить ваше существование. Это ведь он подобрал тебя после взрыва в доме Макса, да? Так вот, когда у вас с Лизой случилось… – она помедлила, подбирая правильное слово, но потом поняла, что можно обойтись и без всяких слов, – Люциус понял, что это уже чересчур, а потом – ребенок от двух половинок ангела, кем бы он стал? Не мог ли он воссоединить в себе способности обоих родителей и их память? Люциус боялся этого, он хотел это остановить, и поэтому он мог прийти к Елизавете и открыть ей как бы правду, ужасную правду о том, что на самом деле вы – брат и сестра. Это заставило ее убить ребенка, отдалиться от тебя и… Но это только моя версия. Если ты сам поговоришь с Лизой, ты узнаешь больше. Если ты вернешься к истинному себе, ты узнаешь все.
– Странное чувство, – сказал Иннокентий. – Твои слова… Ты говоришь со мной, как будто я – это кто-то другой. Кто-то сильный. Но я не уверен…
– А ты попробуй. В конце концов, что тебе терять? Ты ведь бессмертен.
– Я должен обдумать твои слова.
– Думай. Не буду тебе мешать.
– Подожди! Что это значит – пусть две половины соединятся? Потому что, если имеется в виду… – Иннокентий скорчил странную гримасу, у которой оказалась прозаическая расшифровка. – Если это про секс, то мы с ней уже были любовниками, но при этом не превратились в ангела. Хотя… – Иннокентий задумался. – Ощущения были довольно странные…
– Еще бы.
– Так что ты думаешь?
– Я не думаю, что «соединение двух половин» – это про секс. Должно быть какое-то другое соединение. Какое-нибудь духовное…
– Какое? – не понял Иннокентий.
– Да откуда я знаю? Я уже сказала все, что могла. Кто из нас двоих ангел, в конце концов?
– Я? – не очень уверенно произнес Иннокентий, все еще переминаясь на пороге комнаты с ящиком.
– Ты, Валентин, ты.
15
Подъем наверх занял целую вечность. Настя тащила под мышкой меч, а вот чувства триумфа или гордости за саму себя она не захватила; все перевешивалось усталостью и болью в мышцах. «Все-таки спасение мира – очень утомительное занятие, – подумала она. – Хуже, чем вскапывать огород. Гораздо хуже».
