ПРОЛОГ
Солнце тяжко светило в глаза.
«Убрать, что ли, – вязко шевельнулась мысль. – Лень».
И мужчина нехотя отодвинул голову, тяжелую, как валун, в спасительную тень.
Мощная волосатая рука протянулась, цепко ухватила прозрачный кувшин, и в высокий бокал, позвякивая в густом соке, посыпались кубики льда. Напиток сладким, мятно-пряным потоком мазнул по нёбу. Скользнул дальше.
«Хорошо».
По широким плитам груди вязко ползли сквозь густую черную поросль капли воды, накапливаясь в лохматом полотенце, наброшенном на чресла, собирались лужицами, просочившись меж жестких кудряшек на мощных мускулистых ногах тяжелоатлета.
«Бассейн – суррогат. На море хочу. А вот и поеду. Сегодня же. С делами решу. И поеду, – уже живее ворохнулось. – А то дурь какая. Пять километров в бассейне. А до моря… живого моря – час лета».
– Господин!
У входа на огромную белую веранду, нависшую над бездонной пропастью, склонился в поклоне мажордом.
«И не жарко ему?» – привычно удивился, глянув на фигуру борца, туго облитую темным френчем, ворот которого впился в начавшую жиреть шею. В галифе, в сапогах. Какой пень придумал? Да сам же и придумал. Не должно подчиненному быть удобно в присутствии господина.
– Говори, – разрешил.
– Магас просит принять его. – На безукоризненно набриолиненной голове мажордома сыграл солнечный зайчик.
– Хочешь посмотреть мне в глаза? – лениво.
– Не смею, господин, – не нарушая поклона.
– Не глуп. Зови.
Беззвучно пятясь, тот исчез.
Под вал палящего солнца шагнул другой. Такой же высокий. Но тощий. Нет. Перевитый жилами. Алое трико подчеркивает ломкую красоту умелого тела. Склонился в поклоне.
– Садись. Ах, да. Позволяю приблизиться.
Гибко выпрямился. Подошел, сел, не поднимая глаз. Верхнюю губу обрамили жемчужинки пота.
Тяжелыми ноздрями голый втянул аромат страха. «Боится? Или жарко?». Ноздри еще раз дрогнули. Довольно. Боится.
– Позволю себе доложить. У нашей группы все готово. Подготовительные мероприятия проведены в полном объеме. Можем начинать.
– Детали.
– Арфаны получили Камни и начали переброску. Берсы надавили на улаганов. Те приняли серебро.
– Сколько?
– Шестнадцать возов.
– Дай вдвое.
– Да, господин. Позволь продолжить.
Тяжелая голова качнулась. Слегка.
– Их идет двенадцать клунгов.
– Мало.
– Изменим, господин.
– Не менее двадцати.
– Тогда они откроют крепости берсам. Могут не согласиться.
Голый повернул голову. Тяжелым взглядом вмял в кресло.
– Пускай успеют. Не вымрут, если что. В клунгах достаточно девок. Злее будут.
– Еще идут хорвары. Они идут дешевле.
– Сгодятся. Сколько?
– Пятьдесят сотен.
– А как там этот, – щелкнул пальцами, – премьер-резидент?
– Проведена операция по выводу из Столицы. Реализуется стадия нейтрализации и замены.
– Я доволен. Отведай с моего стола.
– Не смею, господин.
– Боишься?
Алый быстро кивнул.
Голый привстал в кресле. Тяжеленная лапа мелькнула над кувшином.
– Теперь пей.
Он любил такие невинные шутки. Не для низших его питье. И горе тому, кто забудет. И смерть. Долгая и страшная. Непростое питье.
Жилистый наполнил бокал. Со страхом поднял к губам. Отпил. Подержал во рту, прислушиваясь к ощущениям. Быстро дернулся кадык. Незаметно облегченно вздохнул. Думал, что незаметно.
– Пей. Пей.
Голый встал. Упало полотенце. Гибко, незаметно поднял. Укрыл чресла. Так, стоя, он был еще огромнее. Фигура атлета.
Подошел к балюстраде, искрящейся на солнце белым камнем. Укрепился локтями. Глянул туда, где далеко внизу, полускрытая облаками, веселым серебром неслась в изломах ущелья блестящая нить реки.
– Подойди, – велел.
Алый подошел.
Великан глянул в лицо. Красиво очерченные губы, тонкий породистый нос.
«Красив, как девка. Но подл. Редкостно подл. И умен».
Сквозь густые ресницы мелькнул… Взгляд?
Узкие, как шрам, губы великана тронула улыбка.
«Нет, не умен. Смел».
Мощные шерстистые лапы змеями ухватили жилистую шею, перекинули тело через перила и замерли, удерживая над бездной.
Алый в ужасе попытался было оторвать страшные руки. Воздуха хотелось. Воздуха. Но глаза, вырываясь из орбит, цапнули бездну под ногами, и руки его, умелые руки убийцы, опустились.
– Господин, – просительно прохрипел.
В башке колотили молотами, в глазах темнело, темнело. И вдруг он почувствовал, что его повлекли и бросили. Тело сжалось в ощущении полета. Но удар о полированный мрамор веранды.
– Убирайся, – громыхнуло.
– Прости, господин, прости, – хрипел он, воздев себя на колени, не смея взглянуть на повелителя, никогда-никогда, и пятясь, пятясь.
– И скажи, пусть мне подадут мясо.
Великан стоял, даже не повернувшись. Он обонял. Он обонял этот волнительный аромат ужаса, к сожалению так скоро уносимый непослушным горным ветерком.
– Твое мясо, господин, – шелестнуло звоном сосулек.
Обернулся, цепко глянул на стол.
На серебряном блюде, кто скажет, что я нечисть, шесть плит слегка обугленного мяса уже выпустили красноватый сок. Яростный аромат наполнил рот слюной, сцепил капкан челюстей, а зверь желудка заорал: «Я здесь, я здесь».
Шагнул к столу, не желая видеть ничего по сторонам, рука цапнула кусок, сок водопадом ринулся в рот, проливаясь на подбородок, сорвался, потек по груди, обжигая, и первый, самый сладкий кусок, уже обвалился в утробу, когда сквозь запахи, вбитые умелыми поварами в мясо, ноздрей коснулся сладкий аромат. Аромат страха.
Взгляд зацепился за широкие хрупкие плечи, ломко отброшенные назад, удерживающие спелую грудь, едва прикрытую прозрачной спелой повязкой. С интересом прошелся по поджарому животу, со сладкой продольной впадиной, волком пронесся по длинным стройным ногам и вернулся туда, к заветному, что выдавало себя черным треугольником за завесой мягко облегавшей длинную стройную талию кисеи. Барсом скакнул к лицу.
