Очнулся на корабле. Мерно покачивало. Почему на корабле? Все тело жутко чесалось. Регенерация. Как долго я был без сознания?
– Почти сутки, – вдруг ответили сбоку.
С трудом повернул голову. Граик. Надо же, живой. Помню, видел, как его ударом копья выбросили из седла. Носатое, породистое лицо заострилось, побледнело. Но живой.
– Как хорошо, что вы очнулись, почтенный Маг. Нам уже казалось, произошло непоправимое, – проговорил и болезненно сморщился.
– Где мы?
– Затрудняюсь ответить. Я сам не так давно пришел в себя.
– Но почему мы в лодке?
– В какой лодке? Это Хайгард.
Сфокусировав зрение, я понял, что окружают нас отнюдь не доски, а нечто, напоминающее рога. Только очень широкие. И вспомнил, что именно такие наросты украшают спину возителя достойного Унго.
– Друг мой, вы очнулись, – радостно раскатился над головой голос отважного фавора. Он нависал над моей головой, опираясь локтями на поперечный гребень.
– Очнулся, – согласился я. – Где остальные?
– Несчастного Эдгара везут на носилках. Он жив, но никак не может прийти в себя. Наш аладар, Хамыц и Баргул ушли в погоню за напавшими. Только не тревожьтесь, – всполошился он, – с ними пошел десяток этих воинов в синем, – после короткой заминки он таки выговорил, – Хушшар.
– Позовите их старшего.
Унго свистнул. У меня даже уши заложило, так свистнул. Рядом простучали копыта, и, ухватившись за его протянутую руку, на Хайгарда взлетел молодой Хушшар.
– Хороший коник, – похвалил. Прибавление веса на скорости передвижения не сказалось вообще. – Очнулся, дядька Шаусашком. Хорошо! Добрый ты нам порошок подарил. Почти мертвый ты был. Сейчас живой. Почти, – и коротко хохотнул, блеснув белоснежными зубами. Как же, знаю. Тохар, сын Урсриха.
– Куда поход ведем?
Весельчак посерьезнел.
– В замок Шарм'Ат. Целители нужны. И ты, и други твои уязвлены тяжко.
– Когда на месте будем?
– В вечер.
– Хорошо.
– Я уйду?
– Да.
И Тохар с места прыгнул вниз. В седло, наверное. И я почувствовал, что засыпаю. Регенерация.
Саин
Хамыц и Баргул сразу пришлись ко двору Хушшар своим фантастическим умением на полном скаку читать следы. Да и что там читать, думалось мне, когда я смотрел на широкую полосу избитой тяжелыми копытами травы. Недолго, правда, думалось. До тех самых пор, пока мои спутники и молчуны в синих халатах не установили не только численность отряда противника, но и то, сколько в нем тяжелой кавалерии, сколько легкой, что часть воинов – худшие наездники, что пленные, которых у нас похитили, тоже с ними. Не забыли злодеи и навьюченного трофейными котлами конька.
Хушшар удивил тот факт, что нападавшие даже не сделали попытки отбить пленницу, и я не стал разочаровывать по-детски благородных казачков объяснениями о том, что похищенные черноризцы для них гораздо важнее. По-другому мыслили эти ребята. До противного похоже. Цинично, как дома, аж чем-то родным повеяло. Завоняло.
Кстати, Хушшар весьма удивились, увидев, как мои верные соратники докладывают мне, явно демонстрируя уважение. В их первобытной системе ценностей предводитель, потерпевший поражение, находился далеко не на первой ступени. Я вообще, честно говоря, был поражен, когда их атаман Калман предложил присоединиться к нашей погоне, признав к тому же мое командование экспедицией. То ли спасательной, то ли карательной. Кто детей Средневековья поймет? Лишь бы в нужный момент не подвели. Пока же я с каменной физиономией несся на коне во главе отряда. Интересное дело, некоторая сердитость, заставляющая каменно вздуваться желваки на скулах, совершенно не давала задуматься над тем, как правильно ехать. Наверное, поэтому держался я в седле настолько хорошо, что заслужил парочку одобрительных взглядов от своего нового зама, ехавшего отстав на полкорпуса.
С другой стороны тяжело бухал копытами в землю второй из доставшихся нам жеребцов. Первого сразу приобиходил Хамыц. А на этом, черном как ночь, глыбой мрака сидел Саугрим. И оттого коню было тяжело.
После того как я проморгался, он подошел, молча сунул мне в руку короткий меч с четырехгранным клинком, встал на одно колено, сунул руку под панцирь. Там что-то громко щелкнуло, и кираса гулко бамцнулась о землю. А Саугрим, опустив голову, расстегнул одну за другой пуговицы на своем колете, в результате чего обнажилась мощная, будто выкованная грудь. Вокруг нас стояли рудокопы, мрачно, с явным осуждением глядя на своего лидера. Я же с удивлением смотрел на этот неожиданный и, скажем, несколько несвоевременный стриптиз. Откашлявшись и приняв соответствующую величественную позу, то есть попытавшись задрать подбородок, отчего моя сотрясенная голова немедленно заболела, вопросил (а, каково!):
– Что сие означает?
Ну что, все «Формулу любви» вспомнили?
На что получил искрящийся оригинальностью и простотой ответ:
– Виновен я.
Вот так вот. Без изысков. Воин, благодаря которому нас не порубили в мелкий мясной фарш, виновен. Наверное в том, что пеший конных не догнал. Было очень любопытно. Но я мудро молчал.
– Виновен в том, что, обнадежив тебя и людей твоих, целости их сберечь не смог. Виновен в том что в бою этом ни одного из врагов взять не смог. Теперь я в воле твоей, – гулко пробасил он.
А рудокопы также мрачно смотрели на него. Им было за него стыдно. Как же. Не сберег, не взял. Позор просто. С этими подземными скаутами надо было что-то кардинально решать.
Я перебросил меч в левую руку, правую протянул Саугриму.
– Встань, – как можно более веско сказал. – Если бы не твоя отвага и стойкость, враги бы не остановились на достигнутом. Сейчас и я, и мои люди лежали бы мертвыми в этой траве. Нет твоей вины в этом поражении. – Саугрим поднял на меня ожившие глаза. – А в том, что врага не взял… Так и я не взял. Теперь вот в погоню за ними пойду. Хочешь – со мной иди. – Рудокопы тоже заметно повеселели. – Только конно за ними пойдем. Ездишь ли ты верхом?
– Лишь бы конь выдержал, – пробасил он, вставая.
Только вот с конями у нас было фиговато. Раненых мы на Хайгарда загрузили. С ними несколько Хушшар пошли и один из оставшихся в живых латников кавалера Андрия, Дмитро, кажется. Второй, Улеб, с нами напросился. Теперь вот скачем.
Навстречу вылетел Баргул.
– Достали мы их, самый старший. Хамыц одного стрелой ударил. Стоят они теперь. Биться наверно хотят.
Рука сама собой лапнула рукоять бастарда. Мы тоже биться хотим.
В голове заколыхалась какая-то багровая муть. Складывалось ощущение, что я хочу себя накрутить. Разозлить, что ли? Мелькали отрывки совершенно садистских картинок, вертелись буйные видения конных атак, свирепых поединков. В ответ на это башка бодро заболела. Происходила малопонятная пакость. Человек я в целом цивилизованный, соответственно в меру циничный, и для предстоящего веселого мордобоя мне абсолютно не было необходимости вгонять себя в состояние истерии.
