Те дружно развернулись и умчались доедать.
– Ты зря иронизируешь. За одну такую каплю Ночная Гильдия отсыплет тебе ведро золота.
– Что за Гильдия такая?
– Содружество воров, – нехотя сказал Тивас.
– С чего бы это? Накроши им галет, да и меняйся сколько влезет. Они мне вон за кусочек целую каплю выдали.
– В том-то и дело, что очень мало кому они такой обмен предлагают. Исчезающее мало, – задумчиво добавил Тивас.
Тут нашу беседу прервало истеричное ржание коней и радостный сдвоенный визг циркулярной пилы.
Мы обернулись. И я очень удивился. Скромно говоря.
Рядом с нашими заходящимися в панике скакунами радостно гарцевали огромный угольно-черный жеребец и такой же масти годовалый жеребенок.
– Я все понял, – радостно выдохнул Тивас. Повернулся ко мне, треснул по плечу и повторил весьма вдохновенно: – Я все понял.
Радость за друга наполнила меня до самой макушки. Однако праздник узнавания оскорблять вульгарным любопытством не стал. Очень уж у Сергея Идонговича видок был счастливый.
– Я понял, откуда Хушшар берут гончаков.
Вы много поняли из последней фразы? Я не больше.
А два куска ночи уже подлетели к нам.
– Извини, Тивас, что отрываю, но где комонь с детенышем?
– Да вот же они, – ткнул он пальцем в коней.
И радостный визг циркулярки развеял мои сомнения.
– Так они что – еще и оборотни?
– Ну да. – Идонгович просто светился от счастья. И быстро стал мне открывать озарившую его истину. – У Хушшар есть кони – гончаки. Устали не знают, в бою страшней любого зверя. И стоят баснословно. Конечно, Хушшар скрывают их происхождение.
– А тебе открылось?
– Конечно. Скрести комоня в конском обличье с кобылой – и получится гончак.
А тот, что побольше, уже совался храпом в ладони, норовил цапнуть за рукав. Зубки вот коня подводили.
– Покатать что ли хочет? – сообразил я. – Давай.
И пока Тивас раскрывал в очередной раз рот, по-пижонски вскинул себя на спину черного великана. И степь ринулась навстречу. Конь несся, как трассовый мотоцикл. Ровно, мощно и, что характерно, почти не трясло. Восторг переполнял меня. Я захохотал, и конь ответил мне восторженным визгом. А рядом заходился в экстазе малыш. Намного меньший, он ни на шаг не отстал от старшего, хотя видно было, что дается это ему с трудом. Великан весело сделал свечку, отчего я едва не свалился, и лишь ухватившись за перевитую мощными мышцами шею, удержался на спине. И бросился обратно.
Да за такого коня никаких денег не жалко.
Зверь остановился прямо перед Тивасом, забрызгав его соком из раздавленных тяжелыми копытами жирных стеблей трав и легким движением спинных мышц стряхнул меня на грешную землю. А поскольку мы консоме только ботфортом хлебаем, приземлился я на ноги. А комонь уже Тиваса дергает за рукав, и тому повторять приглашение не требуется, и прыгает он на спину чудовищу, как заправский казак, хотя временно исполняет обязанности Мага и Колдуна. Черным пламенем полыхнула мантия, смачно чавкнули по жирной земле мощные копыта, и уже стелется над высокой травой странное двухголовое чудище. Ох, и быстро стелется.
А мне в ногу тычутся. Уже маленький комонь тычет мордашкой в ногу, сердито разевая пасть.
– Ох, а чем тебя кормить-то, – всполошился я, поднимая детеныша на руки.
Но он мои сетования игнорирует и пытается прокусить кожу перчатки. Какой полезный зверь, этот огнистый змей. И достаю из кармана шинели галету, и ее легкая сладость по душе приходится страшному в будущем хищнику. А он с хрустом быстро смолачивает ее и глядит мне в глаза весьма требовательно.
Еще, мол, давай.
Но кормление приходится прервать. Прямо перед ногой стоит строй суровых черных ландскнехтов, и галету приходится делить надвое. Маленькому дурачку такая справедливость кажется надуманной, и он срывается с рук и шлепается прямо в пирующий отряд. Но какая высокая дисциплина. Часть подразделения шустро уволакивает расчлененную добычу, а другая ничтоже сумняшеся атакует дьяволенка, и он срывается во встречную атаку. До обидного неудачную, потому что предводитель черной молнией вцепляется в нос покусителя, и громкий обиженный визг разрывает тишину хрустального утра. Команенок бросается ко мне за защитой, а я подхватываю его и осторожно, чтобы, не дай бог, не повредить, снимаю с маленького носа свирепого агрессора. Тот ловко оседлывает палец, мечется туда-сюда и вдруг останавливается, уставившись куда-то головой. На шкуру гиршу указывает он, и я, присев, опускаю руку, после чего маленький храбрец, одарив меня на прощание еще одной каплей, исчезает в густой траве.
А маленькому оборотню больно. Его в нос укусили. И я снимаю шлем, и кладу дитё к шее, и ласково прижимаю подбородком, и микроагрессор наконец успокаивается, цепляется коготками за волосы и успокаивается, давая мне время прибрать второй подарочек мурашей в заветный медальон.
Уже нарастал мягкий грохот копыт. Папочка услышал, что сыночка обижают. Увидел меня. В голове мелькнула паническая мысль: «Он же меня без шлема не видел. Звездец!». Не останавливаясь, стряхнул со спины Тиваса, кувыркнулся и уже угольно-черным кошмаром взвился в воздух. Я, что называется, каркнуть не успел, как меня опрокинуло и придавило страшной тяжестью. Яркое алое жерло глотки глянуло в глаза и захлопнулось. У меня на груди кто-то жалобно пискнул. Комонь приподнял лапу размером со среднюю кастрюлю, и из-под нее вылез детеныш и жалостливо заверещал что-то папаше. Тот слез с меня, удивленно глянул на дитё, на меня. Лизнул ребенка, отчего тот шлепнулся с меня в траву. Принюхался. Ткнулся мордой нежно так. Я сел. На вас никогда сейф не роняли? Тогда вам не понять моих ощущений. Как я шею об откинутый шлем не сломал, непонятно. Комонь меня лизнул. Дважды. В лицо. Отчего глаза мои стали непривычно огромны, а брови, наверное, перекрыли весь лоб.
Потом зверюга хитро улыбнулась мне. И хоть верьте, хоть не верьте, подмигнула. И исчезла. А маленький тут же пролез под рукой и устроился на коленях.
– Жив? – шумно опустился рядом со мной Тивас. – Все утро хотел тебе сказать, чтобы ты шлем не снимал. Да все забывал.
– Ты уж, пожалуйста, такое не забывай.
– Обошлось…
– Обошлось. Ладно, пойдем шкуру смотреть. Похоже, ее муравьи почистили.
– Кто?
– Да муравьи.
– А, мирники.
– Мирники так мирники.
А шкура гиршу была уже выделана на славу. Педантичные мирники сожрали и унесли все, что было им нужно для их мирнячьих дел. Только, что называется, кожа да кости.
Кости нам, предположим, нужны не были. А вот шкура… На глотке зияла страшная дыра, оставленная зубами комоня, а брюхо было попорчено зубами падальщиков, что добрались до сладкой требухи. Но все остальное было в порядке. Зверье отожрало кожу там, где она была не укреплена костяными пластинами.
