— Довольно значительное для вас событие, — заметил корреспондент лондонского «Инди». — Полагаю, большую часть времени у вас здесь тишь да благодать. Или жизнь разнообразят изящные убийства в деревенском стиле, которые потом распутывают престарелые леди?
Мысли Анни сами собой вернулись к Рианне Сарду и к тому, что она недавно узнала о Бартелми.
— По трупу в день.
Ровена издала лающий смешок.
— Мисс Марпл знала свое дело, — добавила она. — Вы бы здорово удивились тому, что творится в обычной деревне.
* * *
Анни как раз размышляла над этим разговором на следующий день, когда в лавку вошел незнакомец. Поскольку деревенская жизнь со времен мисс Марпл порядком переменилась, теперь незнакомцы не были для Иде чем-то из ряда вон выходящим: туристы в погоне за антиквариатом, столичные жители, гостящие в сельской местности у друзей, тоже бывших лондонцев, обитатели соседних городков, путешествующие в поисках удачного места для пикника где-нибудь на берегу реки. Однако вошедший оказался Незнакомцем с большой буквы «Н»: семи футов росту, с глазами, отсвечивающими лиловым, на необычном по своим пропорциям лице. Хотя Анни уже догадалась, кто перед ней, Эрик заговорил первым, оперевшись руками на рабочий стол и пристально глядя на нее.
— Вы — мать Натана Варда.
Слова незнакомца прозвучали похоже на обвинение, и Анни на миг испугалась, что Натан чем-то все же расстроил гостя.
— Извините, если вам пришлось общаться с ним против собственной воли. Он действительно не хотел больше вам докучать.
— Докучать? Вовсе не докучать. Мне нравится с ним беседовать. Очень хороший мальчик.
— Спасибо, — поблагодарила Анни, обрадованная и встревоженная одновременно.
— Он не походить на вас. Я думаю — ребенок должен походить на родителя, так? Или… здесь по-другому?
— Дети не всегда похожи на своих родителей, — пояснила Анни, смущенная замечанием Эрика. — Должно быть, в Натане проявились какие-то атавизмы. Что вы имели в виду, сказав «здесь по-другому»? Иначе, чем в Мали?
— Здесь многое по-другому. Натан рассказывать обо мне?
— Немножко. Он не сказал, как вас зовут.
— Я Эрик Риндон. А вы?..
— Анни. Пододвигайте стул. Хотите кофе? — Не то чтобы Анни была хроническим кофеманом, просто предлагать чашку кофе каждому гостю вошло у нее в привычку.
— Хороший кофе или плохой кофе? В Маали мы пьем харву, у нее всегда один и тот же вкус. А в вашем мире кофе всегда разный.
«В моем мире?» — про себя повторила Анни. Вслух же она сказала:
— Хороший. Честное слово.
Анни пошла на кухню, чтобы поставить воду, и, вернувшись с кофейником в руках, застала Эрика за изучением книг. «Изучение», подумала она, самое подходящее определение. Чужеземец с жадной сосредоточенностью хмурил брови над словами в собрании стихов.
— А почему строчки прекращаются, не дойдя до края страницы? Я не понимать. Я плохо читать на вашем языке.
— Насколько я понимаю, когда вы прибыли, вы даже не говорили по-английски, — заметила Анни. — Так что мне кажется, что вы необычайно преуспели. Вечно слышишь рассказы о том, как тот или иной гений выучил язык за полтора месяца, но лично мне прежде никого подобного встречать не приходилось. Дело в том, что это поэзия. — Заметив непонимание на лице Эрика, она пояснила: — Как песня, только без музыки.
По-видимому, слово «поэзия» Эрику прежде не встречалось.
— У нас есть песни. Но строчки доходят до самого конца. Какой в них смысл, если нет музыки?
— Сейчас продемонстрирую, — сказала она, беря книгу из рук чужеземца. Это была самая странная беседа из всех, которые Анни довелось вести в то время странных бесед; тем не менее она казалась ей занимательной. Анни поняла, почему Эрик произвел на Натана столь сильное впечатление. Несмотря на всю странность этого человека, она не могла не проникнуться к нему симпатией.
Книга оказалась антологией, и Анни принялась читать первое попавшее на глаза стихотворение — сказ Элизабет Барретт Браунинг о том, как Пан изобретал свои дудки. Вся поэзия построена на игре рифм и ритма, и слова сами творят свою собственную музыку. Читая, она краем глаза заметила, что Эрик слушает ее с блеском в глазах, склонив голову набок.
«Вот как, — смеялся великий бог Пан,
Склонивши главу над рекою, —
Лишь так создан музыки сладкий дурман
Богами был в самом начале».
И губы к отверстью тростинки припали —
И звук полился над рекою.
Сладость — о сладость несешь ты, Пан,
Что сердце щемит над рекою!
Сладость, что слепит, великий Пан!
Солнце к закату замедлило путь;
Средь лилий стрекозы, не в силах уснуть.
Мечтам предались над рекою.
Но полузверь лишь — великий Пан,
Что, весел, сидит над рекою,
Дар расточая — кому тот не дан.
Истинный бог от печали и боли
Горько вздохнет: ведь тростинке той боле
Не шелестеть над рекою.
Анни дочитала; ненадолго воцарилась тишина.
— Как может музыка остановить солнце? — спросил Эрик. — А «истинный бог»? Боги — неправда. Только в древних легендах. Бог — возвеличенный человек. Этот мир очень странный. Предания, которые лгут, песни без музыки, строчки, не доходящие до конца страницы.
— Угощайтесь кофе, — предложила Анни.
Он добавил в напиток молока и сахара и провозгласил, что кофе хороший.
— Мне нравится поэзия. Такая разновидность заклинания, верно? Очень мощная. Поэзия управляет силой?
— Силой? — Анни опять ощутила растерянность.
Эрик подался вперед, разом посерьезнев.
— Вам нужно заклинание, — сообщил он Анни. — Много заклинаний. Я прийти вам сказать, что Натан в великой опасности. Но вы не волноваться. Я помогать ему.
— В какой опасности? — спросила Анни. — Почему? — У нее были кое-какие собственные опасения насчет Натана, и все же она никак не могла взять в толк, почему вдруг их разделяет этот незнакомец.
— Гномоны, — сказал Эрик. — Из моего мира. Они преследуют его в лесу. Не имеют плоти, невидимые, очень плохие. Перемещаются между мирами. Но вы не волноваться. Вы позаботьтесь о нем, а я искать что-нибудь, чтобы помочь.
— Кто такие гномоны? — В голосе Анни звенела пустота.
— Я объясню. Они невидимые, сводят с ума. Я прийти вас предупредить. Скажите Натану не задерживаться до темноты. Не ходить в лес вечером.
— Он не будет, — пообещала Анни. Сердце у нее похолодело.
Они…
Эрик быстро допил кофе, хотя тот был очень горячим.
