— А что с ним не так? И, кстати, для заметки: здесь я задаю вопросы.
На сей раз он ушел, не купив книги.
* * *
Инспектор опрашивал Хейзл в присутствии матери — как требовал закон; позади для подстраховки возвышалась сержант Хейл. Девочка, почти совсем спрятавшись под путаными волосами, сидела тихонько, как мышь. Перепуганная присутствием полиции, она сама злилась на собственный страх и мучилась угрызениями совести за то, что так поступила с отцом (и это тоже ее злило); и еще Хейзл боялась разоблачения. Но ведь написать письмо — не преступление (или преступление?), и, как бы то ни было, им не удастся определить, что это она его написала.
Побджой положил письмо на стол перед Хейзл.
— Это ты написала?
Лили Бэгот в недоумении уставилась на конверт.
— Разумеется, нет. Хейзл никогда бы такого не сделала. Не знаю, почему вы подняли переполох из-за смерти прабабушки, это был просто несчастный случай.
— Я думал, что вам она приходится бабушкой. — Инспектор мгновенно ухватился за несоответствие.
— Да. Извините. Мне она бабушка, Хейзл — прабабушка… — Лили прижала руку ко лбу, пытаясь разобраться в круговороте мыслей. — Я начинаю путаться. В любом случае, кто бы ни написал то письмо, но уж точно не Хейзл. И оно лжет.
— Пожалуйста, позвольте вашей дочери отвечать самой за себя.
Хейзл сидела, поджав губы, дабы ни одно слово случайно не вылетело и не обличило ее, и отчаянно сожалела, что поблизости нет дерева, на которое можно было бы забраться.
— Это ты написала письмо?
Она коротко мотнула головой.
— Скажи ему «нет», — подсказывала Лили. Хейзл упорно молчала.
— Наши специалисты утверждают, что это почерк ребенка.
Повисла долгая пауза.
— Я не ребенок, — проговорила Хейзл.
— Пока что не совершено никакого преступления, — веско произнес Побджой. — Однако автора письма могут признать виновной в том, что она, обладая информацией о смерти миссис Карлоу и утаивая ее, заставляет полицию попусту терять время.
— Я же сказала вам, моя дочь не писала…
— Прошу вас, миссис Бэгот. Хейзл, тебе что-нибудь известно?
— Нет, правда. — Как она могла рассказать инспектору то, что знает? Он рассмеется ей в лицо, а это хуже любой угрозы. — Я знаю, что это не был несчастный случай. И все. Она поднялась на чердак, заперлась и больше не вышла, иначе бы я услышала: моя комната находится прямо внизу. Раньше я всегда слышала, как она входила и выходила.
— Значит, ты написала письмо?
— М-м… — Почти признание.
— Но ведь она должна была спуститься с чердака, — терпеливо объяснил Побджой, — чтобы потом оказаться у реки?
Хейзл снова погрузилась в молчание.
— Принести что-нибудь попить?
— «Бакарди» с «колой». — Хейзл ни разу не доводилось пробовать коктейль, но звучало здорово.
— Только «колу». — Побджой кивнул сержанту Хейл.
«Кола» нашлась на кухне. Налив в стакан, Хейл подала напиток девочке.
— Она должна была спуститься с чердака, — повторил инспектор, — чтобы отправиться к реке.
Хейзл пробормотала что-то в стакан с «колой».
— Что?
— Плошка разбилась.
— Верно, — подтвердил Побджой. — На чердаке нашли разбитую плошку. Ты хочешь сказать, ее утопили в миске, а не в реке?
Хейзл едва кивнула. «Так оно и было, — подумала она. — Отчасти так. Плошка и река. Всю правду он никогда не примет».
Лили, как и Побджой, неверно истолковала намек Хейзл.
— Глупости. Она сама не понимает, что говорит. Вы ее запугиваете…
— Мы можем снять с черепков отпечатки пальцев, — говорил Побджой. Инстинкт подсказывал ему, что они наткнулись на нечто важное, хотя пока он не мог сообразить, на что именно. Как и сказала девочка, ее комната находилась прямо под чердаком. Должно быть, она слышала какой-то спор или шум борьбы, не понимая, что они значат, пока не стало слишком поздно, а теперь боится навлечь вину на кого-то близкого. — У кого еще был ключ от чердачной двери?
— Ни у кого, — отозвалась Лили. — Единственный ключ забрала бабушка.
— Мог существовать дубликат, о котором вы не знали. Скажем, у вашего мужа.
— Вы не понимаете, — продолжала настаивать Лили. — Ба приехала пожить, когда… когда муж от меня ушел. Тогда она и взяла ключ. Это не было спланировано. Дейв не мог заранее знать, что так произойдет, не мог предугадать, что нужно сделать дубликат. Если… если он впрямь собирался причинить ей вред, а это вовсе не так.
— Ведь они не ладили? — спросил Побджой. Ее довод прозвучал неуклюже, однако инспектор понял суть. Каждый раз, как он начинал думать, что нашел нужный след, тот обрывался. Он едва скрывал раздражение под внешней непроницаемостью.
— Ба вообще мало с кем ладила, — парировала Лили. — Иногда с ней… бывало непросто.
— Зачем она взяла ключ от чердака? — требовательно спросил Побджой. — Чем она собиралась там заниматься?
Лили была в совершенном замешательстве, а вот на лице Хейзл, полускрытом растрепавшимися волосами, инспектор неожиданно прочел напряженность.
— Ей нравилось уединение, — объяснила Лили, впрочем, не очень уверенно. — Ей нужно было место, чтобы побыть одной…
— А ты что думаешь? — обратился инспектор к Хейзл.
Хейзл удалось изобразить нечто между судорогой и недоуменным пожиманием плечами, что совершенно не помогло следствию.
— Я знаю, ты от меня что-то скрываешь, — заговорил Побджой — как ему казалось, достаточно мягко. — Почему ты написала письмо? Ты хотела восстановить справедливость? Или отомстить убийце?
Хейзл не отрывала взгляда от собственных рук.
— Кого ты защищаешь?
Он не ожидал ответа, однако услышал его. Глухим голосом, которым девочка говорила в минуты крайнего расстройства или волнения, она произнесла:
— Никого.
— Тогда почему ты не расскажешь мне все, что тебе известно?
Она подняла голову, откинув пряди волос, и впервые посмотрела Побджою прямо в глаза.
— Вы мне все равно не поверите.
* * *
На неделе Ровена наняла Эрика выполнить кое-какую дополнительную работу в магазине. Пришельцу никогда не приходилось видеть отвертку, а молоток он принял за древний религиозный символ. Зато, как всегда, Эрик все хватал на лету, а сила его мышц соответствовала росту, так что в поднятии тяжестей ему не было равных. Двое молодых людей — они привезли на фургоне купленную Ровеной на аукционе мебель — с удивлением обнаружили, что их с легкостью обставил громадный человек, полуцыган-полубродяга, плохо говорящий по-английски и в два раза старше их (вряд ли они поверили бы в реальное соотношение возрастов). Но каким-то образом, как заметила хозяйка, Эрик в итоге всегда умудрялся со всеми подружиться. Перетаскав мебель и перекусив сандвичами с кофе, юнцы определенно решили между собой, что эксцентричность Эрика им по душе. В свободное время чужеземец составлял Ровене компанию, просматривая с ней старые книги или любуясь на фотографии чаши. «Конечно, вы не можете определить возраст, — объяснял он. — Санграаль из моего мира. Время в моем мире тоже течет по-своему. И камень другой».
