Он присел на корточки, разглядывая пухлую измазанную физиономию мальчика.
— Никак Нимур?! Уже ходит?! Молодец! Дай-ка, разгляжу его! — Он легко выпрямился и подхватил малыша на руки. — Лоб, подбородок — это уж от твоего муженька, а вот глаза — нашенские, черные!
— Все лето тебя ждали! — с упреком сказала сестра, не сводя глаз с брата. — А ты только осенью собрался. Гритчен, заводи же лошадь во двор!
— Дела, Кориль, дела! Ух, столько дел, что и не сообразишь, когда ж они закончатся!
— Дай-ка его сюда. — Она подхватила ребенка на руки. — Запачкает тебя… Дела? Ну, ты — важный человек, образованный, городской лекарь! Небось хорошо платят за работу? Вон какая у тебя лошадка… да и одет ты… зачем же ты в дорогу такой хороший плащ надел? Весь запылился, а материя-то дорогая?
— Запылился — не беда, — весело говорил Симон. Он вытащил из повозки коробки и вручил Гритчену. — Неси-ка в дом, сорванец, зови братьев да начинайте глядеть, что там!
— Ну вот еще, баловать их, — довольным голосом сказала Кориль. — А плащ я велю Няте вычистить, выбить хорошенько.
— А где она?
— За козой пошла, за деревню. Коза эта… за ней глаз да глаз. Так и норовит залезть в чужой огород. Смили говорит, не давала бы так много молока, давно б на мясо пустил.
Симон ловко распряг кобылку и повел под навес. Кориль двинулась следом.
— А Нята — в крик, говорит, не дам! Коза эта за ней ходит везде — как собачка. Люди смеются уже.
Симон привязал лошадь и легонько шлепнул по боку.
— Ну и пусть смеются, — добродушно сказал он.
— Это да, — поспешно согласилась сестра, ладонью утирая слюни малышу. Он дергал ее за выбившиеся из-под чепца жесткие черные волосы, заливаясь смехом.
— Да ведь она уже большая, пятнадцать лет все же! А больше одиннадцати и не дает никто. Худая да длинноногая. Год-другой — замуж пора, да кто ее возьмет…
Симон поморщился. Нята, старшая из детей сестры, была его любимицей, и он терпеть не мог подобные разговоры. Но сестра любила жаловаться, и если уж начала — не остановишь.
— Да ты погоди -«замуж»! — сказал он недовольно, вытаскивая из-под сиденья повозки потертую кожаную сумку со своими вещами и подарками для племянницы. — Иль уж приглядел кто?
— Да кто ее приглядит такую… — Сестра закрыла калитку во двор, стукнув ее чуть сильнее, чем нужно. — Тощая, будто хворая… Или сглазил кто? Ты ж лекарь, может, скажешь, чего с ней?
Симон потрепал по голове малыша на руках сестры.
— Разберемся, — сказал он свое любимое словцо и направился в дом вслед за Кориль.
На полу веранды ребятишки весело потрошили сумки с гостинцами. Симон сидел в продавленном плетеном кресле и посмеивался, глядя на детей. Четверо, а шуму — на весь дом! Шустрые, черноволосые, — ну точно весенние скворцы! Маленький Нимур сидел на полу молча, серьезно наблюдая за братьями, мусолил сухарик, который сунула ему мать.
Кориль проворно собирала на стол: картофельный пирог с сыром и яблоками, совсем такой, как стряпала когда-то мать, лепешки, тыква с соусом из крыжовника. С кухни доносился аппетитный запах тушеной речной рыбы.
Симон, не дожидаясь приглашения, отломил кусок пирога и принялся жевать, поглядывая на племянников. Старшему уже исполнилось одиннадцать. Он изо всех сил старался держаться солидно, по-взрослому, но не мог сдержать восторг, когда обнаружил подарок, который Симон выбрал специально для него. Это была целая коробка деревянных раскрашенных солдатиков и кубики, из которых собиралась большая крепость. Симон покачал головой — надо же, как он соскучился по малышне!
— А где Смили? — поинтересовался он.
— Забор чинит возле мельничной запруды. — Кориль поставила на стол глиняные чашки с овощами. — На днях сильная гроза была, подмыло. Вчера весь день ямы копал под столбы. Мельник обещал хорошо заплатить.
Симон потянулся за вторым куском пирога, но тут во дворе стукнула калитка и по ступенькам прошлепали чьи-то босые ноги.
— Вот и Нята, — сказала сестра.
Симой вскочил, и как только девочка появилась на пороге, схватил ее в охапку.
— А вот и она! — закричал он, кружа ее по тесной веранде. — Моя красавица! Ну что, воробей? Как живешь? Дай-ка я на тебя погляжу!
Он осторожно поставил смеющуюся девочку и повертел ее из стороны в сторону.
— Красавица! Одно слово — лесная феечка! Сразу видно, питаешься только цветочной пыльцой да лунным светом! — Он притворно нахмурил брови: — Или мать не кормит?!
— Если ты заставишь ее съесть хоть кусочек мяса, небо в речку упадет, — недовольно проговорила Кориль и снова скрылась в кухне.
— Что, все еще не ешь мяса? — Симон пригладил растрепавшиеся волосы Няты.
— Терпеть его не могу. — Голос у девочки был тихий и глубокий.
— Ну и не надо, — с готовностью согласился Симон. — Не хочешь — и не ешь!
Он с улыбкой разглядывал племянницу. Братья ее, все пятеро, были похожи один на другого, словно горошины из стручка: черноволосые, крепкие, круглолицые. Нята же — русоволосая, тонкая, с длинными руками и ногами, с большими глазами, словно подернутыми дымкой. Мальчишки шумные и задиристые, а их сестренка существует будто в полусне, постоянно погружена в мысли и, кажется, видит то, чего не видят другие.
Сердце Симона сжалось от жалости, нечасто ему доводилось встречать людей, столь неприспособленных к жизни. Он подавил вздох, улыбнулся и поцеловал Няту в макушку.
— Я тебе обновки привез. Синюю юбку в полоску — все модницы в Доршате носят сейчас такие! — и кружевной передник, и кофточку с перламутровыми пуговицами, и что-то там еще… жена выбирала сама, уж она знает в этом толк! Нята улыбнулась, не отпуская его руки.
— Зимой пригодится, — обрадовалась Кориль, появляясь на веранде. Она уже сняла старый чепчик и воткнула в волосы высокий позолоченный гребень, подаренный братом. — Будет вечеринка, глядишь — и заприметит кто-нибудь.
Девочка быстро взглянула на мать, но промолчала. Симон снова уселся в кресло, Кориль принялась рассказывать брату деревенские новости. Нята помогала матери накрывать на стол, двигаясь быстро и бесшумно, как солнечный зайчик.
Едва они приступили к еде, как калитка снова стукнула. Нята бросила быстрый взгляд в окно и сжала губы.
— Смили пришел! — сообщила Кориль, тоже глянув в окно. — Вот обрадуется сейчас!
Симон имел большие сомнения, что Смили обрадуется его приезду, но выбрался из кресла и пошел на крыльцо, мимоходом потрепав племянницу по волосам.
Смили был весел и добродушен. Обнимая его, Симон уловил слабый запах вина и понял причину этого хорошего настроения.
— Весь день возился с этим проклятым забором! На пароме работы пока нет — осень! — сообщил Смили, стягивая рубаху и бросая на крыльцо. В присутствии Симона он всегда испытывал странную робость и старался скрывать это за болтовней и развязными шутками.
