Барыня, как оказалось, обитает в старом доме наверняка позапрошлого века в одном из этих приятных переулков в центре. Чистые пруды. За время своей столичной жизни я пару раз была в хороших московских домах, но, очевидно, не столь хороших.
Подъезд был замечательно отреставрирован, всякие ступени из мрамора, имелся даже старинный лифт, похожий на отсек в подводной лодке, — тяжелая по виду металлическая дверь и два некрупных окошка-иллюминатора. Дверь лифта нужно было открывать вручную, все это напоминало эпизод из советского еще фильма типа «Москва слезам не верит», даже и консьержка сидела в углу за столиком и вязала. Она поздоровалась с Барыней очень любезно, а Барыня ответила:
— Марта Ивановна, голубушка, зайдите ко мне вечером, пожалуйста! Я вашему Николаю очередной чемодан набрала, разбиралась в Алешиных рубашках-брюках…
Марта Ивановна покраснела от удовольствия и долго благодарила, повторяя «что бы мы без вас», «куда бы мы без вас» и еще «благодетельница». Барыня махала на нее рукой, мы вознеслись в лифте удивительно быстро на нужный этаж, четвертый, на лестнице стояло форменное чучело в странных обносках, на голове по виду вообще детские красные колготки. Чучело почему-то погрозило мне пальцем и крикнуло:
— Только чур — без кожаных штанов!
Я в полной непонятке посмотрела на Барыню, но она сосредоточенно уже ковыряла дверь длинным ключом.
— Заходи, — сказала она, — дома никого нет…
И я удивилась, потому что ведь общеизвестно, что Барыня живет одна, а сын ее навещает иногда.
Квартира офигительная, конечно. Никакого особенного выпендрежа, а просто — большая кухня, большая гостиная, еще какие-то комнаты несколько штук и, наконец — кабинет. В кабинете я плюхнула с наслаждением все свои больничные сумки, а Барыня сказала, что в течение дня Славка-водитель привезет все мои вещи от квартирной хозяйки. Я стала мямлить что-то неразборчивое и благодарственное, она просто махнула рукой.
И ушла. То есть проговорила вот все это, показала ванную-туалет, зачем-то добавила, что сегодня помощница по хозяйству не придет, будто я буквально сижу и жду помощницу по хозяйству. Будто бы очень нуждаюсь в ее помощи.
В кабинете около окна громоздился невероятных размеров стол, а вдоль всех стен стояли книжные шкафы, от пола до потолка, единственный клочок свободного места был занят пробковой доской, на ней кнопками крепился большой лист картона. Я подошла, посмотрела — театральная афиша Москвы, названия некоторых спектаклей выделены неоново-желтым маркером. Ну да, Барыня же говорила, что приезжает сын, наверное, хочет его развлекать театральными премьерами и просто — спектаклями.
Похожая «доска объявлений» имеется и у моей сестры, только там графики передвижения детей по школам и секциям. Сестра совершенно не похожа на меня, дорогой молескинчик, выше на двадцать пять сантиметров, толще на тридцать килограммов и никогда не забрызгивает туфли и сапоги сзади. Честно говоря, не знаю, будет ли она рада меня видеть.
Не знаю, что я здесь делаю вообще.
Радуюсь возможности ни о чем не думать самой, а просто и тупо выполнять указания умного человека.
Прикинь, милый молескинчик, долго раздумывала, что надеть такого, ну типа — домашняя одежда, выбрала шорты и майку, конечно, не ахти, вот Арина заказывает себе все шмотки для дома из Виктории Сикретс, такие прикольные штанцы с бантами и сердечками и на заднице. Наверняка и Барыня ходит в чем-то таком, судя по окружающей роскоши. Или в шелковом халате? Нет, вряд ли, в халате невозможно ничем заниматься, кроме как жрать шоколад и пить вино, а она не похожа на любительницу шоколада и вина.
В своих «полевых исследованиях» я добралась до кухни, кухня была очень стильно сконструирована, и в центре огромная газовая плита — называется «остров». Мебель темно-темно-красная и бледно-бледно-желтая, но не яркие цвета, а как бы размытые. Нарядное сочетание, и еще сбоку припека старинный буфет. Весь резной, просто кружева какие-то. На буфетной полочке в массивной серебряной рамке стояла фотография молодой женщины и еще дико красивого мальчика — тоже в серебряной.
Налила себе минеральной воды и выпила. Взяла рамку с мальчиковой фоткой в руки. Сын Барыни, должно быть. Хотя не похожи. Барыня скуластая, как калмык, а у мальчика — череп идеальной формы.
ж., 45 л.
— Почему ты никогда не рассказываешь о своей тетке.
— Господи, какой еще тетке? Твоя паранойя не знает границ.
— Оставь паранойю, я имею в виду твою тетю Дарью. Из Питера. Для которой я недавно добывала редкое лекарство «амбене» для больной спины.
— Я тебя благодарил, по-моему, уже.
— Помню, а как же. Так почему никогда не рассказываешь про тетку? Как вы ходили в Эрмитаж. Ездили в Пушкин. Катались на лошадках в Сестрорецке. Посещали Ленинский шалаш в Разливе?
— Ты слабо себе представляешь мое детство, милая. Какие лошадки? Тетка пахала целыми днями, а я должен был наводить чистоту в квартире, покупать продукты, хорошо учиться.
— Сурово. Мне кажется, ты вообще боишься женщин. Как-то подавлен, может быть, наверное, твоя тетя была очень авторитарна?
— Естественно, она и сейчас такая. Вероятно, даже еще в большей степени. А кто из женщин не авторитарен? Назови.
— Я просто представляю тебя, такого маленького, круглоголового, смешно кудрявого. Идешь в первый класс. Три астры, рядом строгая тетка. Говорит: смотри у меня! Ты боишься, а плакать нельзя.
— Семь.
— Семь?
— Астр наверняка было больше. Три — глупость какая-то. Тетка не жадничала никогда.
В обед нахожу Его в «Гусятникоff». В принципе, сделать это было несложно — Он очень консервативен в своих привычках и может обедать только в двух ресторанах — в «Бараshka» на Петровке и, собственно, в «Гусятникоff» на Таганской площади, причем оба заведения принадлежат одному и тому же хозяину — известно какому. Аркадию Новикову.
Также я вполне могу угадать набор блюд, что он закажет. Разумеется, «наваристая ушица из стерлядки», разумеется, «корейка ягненка с розмарином», печеные яблоки и много зеленого чаю. Удивительно, как при такой диете он умудряется не выглядеть похожим на бочонок, но не выглядит. Рядом с ним на кожаном кресле развалился художник Лизунов. На самом деле он давным-давно взял себе красивый псевдоним, что-то типа Холмогоров-Введенский, но я никак не могу отказать себе в удовольствии называть его Лизуновым.
Художник Лизунов никогда мне не нравился, типичный конъюнктурщик, внешность крупного номенклатурного функционера, включая аккуратную бородку и плотно набитое органикой брюшко. Лет несколько назад выставка его картин с названием «Отобрать естественно» имела некоторый успех, и на пресс-конференции, рассказывая об особенностях творческих замыслов, Лизунов сказал:
