Вот этот стеклянный оковалок в собственном теле — а потом ничего. Потом — помню уже Барынин кабинет, себя на диване, рядом Леша стоит и улыбается.
— Доктора вызывали? — спрашивает.
А потом робко, как не у себя дома, зашла Барыня, она взяла сына за руку и спросила, будто меня тут как бы и нет:
— Ну, она в порядке?
— В полном, — весело ответил Леша, — в полном…
Подмигнул мне и вышел. И вот тогда Барыня меня удивила. Она вытащила из кармана джинсов эти самые ключи с брелоком-сердечком и протянула мне:
— Знаешь, я буду ближайшие дни довольно занята… Двадцать второго открытие рождественской выставки, у меня масса заказов подвисло… Ну, ты помнишь.
Я кивнула. Помнила.
— И я вовсе не хочу, чтобы ты сидела с утра до вечера взаперти. Тебе надо двигаться, дышать. Алеша сказал, давление у тебя низкое очень. В общем, освой, пожалуйста, ключи… Для мобильности и свободы передвижения…
Я тупо молчала, потому что не знала, что сказать. Она тоже, наверное, не знала. Резко встала, погладила меня по руке, залепленной лейкопластырем, и ушла, закрыла дверь неслышно.
А я осталась, устроилась за столом, не расставаясь с эмалевым черным сердечком брелока.
м., 29 л.
Я просто охренел. Я взбесился. Они все издеваются надо мной. Просто издеваются. Меня выставили на посмешище, и кто? Похотливая старуха и маленькая сучка, которая только и знала, что плющиться по чужим постелям! Она еще шутит надо мной. Недолет! Я знаю, что она имеет в виду. Я — недолетчик. Недо-Сент-Экзюпери, мать его. Недописатель, недожурналист. Недомужик.
Да, я метнул в нее стакан. Все слышали? Все видели? Я — шизофреник. Я урод. У меня «не все дома».
Зато у вас все тут, в наличии. Дох-я народу, и всем хорошо, все счастливы. Все абсолютно зд… здоровы.
З-зубы стучат о край бокала. Это Алексей дает мне попить воды. Обыкновенной холодной воды из-под крана.
Странно. Это помогает.
— Послушайте, Алексей, — говорю я, не глядя на него. — В общем, не обращайте внимания. У меня… определенные сложности. Нервы на пределе.
— Shit happens — говорит он дипломатично. А сам тоже не глядит на меня. Находится где-то позади, вне пределов видимости. Стоит, прислоняясь к дверному косяку — вроде он здесь, а вроде и нет. Деликатный парень, думаю я.
— Даже не знаю, — говорю я. — Может, мне лучше уйти, пока они…
«Пока они меня не выгнали», — это я произношу про себя.
Я так и слышу, как этот деликатный Алексей деликатно улыбается:
— Может быть, перейдем на «ты»?
— Не вопрос, — откликаюсь я грубовато. Но не оборачиваюсь.
Я по памяти представляю себе его внешность: длинные волосы и длинные ресницы. И деликатные карие глаза. Нет, не в мамочку он пошел, не в мамочку.
К этому времени я — уже в прихожей. Осталось всего-то — неслышно отворить дверь и свалить отсюда. И не оглядываться.
— Оставайся, — вдруг просит этот Лешка. — Ну что я тут один… с этими бабами.
Мне почему-то смешно от таких его слов. Он снова оказывается позади, на расстоянии шага, будто закрывает мне путь к двери. Я поднимаю глаза и вижу его в зеркале.
Он смотрит на меня.
А потом говорит — почему-то сбивчиво и как-то не вполне по-русски, будто повторно забыл родной язык после своей Германии:
— Тебе не надо думать, что я… честносердечно, я не сразу хотел ехать в Россию. Я хотел жить в Праге, до Нового года, и после… ты помнишь наш разговор? По телефону?
Я не свожу с него глаз. Точнее, с его отражения в зеркале.
Помню ли я наш разговор. Да. Помню. Я сперва прикинулся шлангом, думал, что это не он звонит, а мелкая. «Это Алексей», — представился он. А потом спросил: не я ли это? — и назвал мое имя. Он не просил ничего объяснять — кто я и что я делаю в квартире его матери. Как будто знал. А может, и не знал.
— Я тогда думал… — говорит он. — Я тогда подумал, что у тебя красивый голос. Что ты не зря нравился… маме… Я хотел посмотреть, какой ты есть.
Мгновенное понимание прошивает мой мозг наподобие электрического разряда.
А он опускает ресницы. И опять говорит — очень тихо:
— И еще… только не смейся… Я почему-то думал, что очень давно тебя уже видел. Так не могло быть, я знаю. Мне просто казалось. Я с детства мечтал, что у меня есть… как это… аватар, да? Нет, не аватар, здесь другое. Двойник. Такой же, но очень далеко. А иногда я думал: вот, может быть, ты нуждаешься в поддержке… может, ты тоже один, как я… может, тебе плохо… и вот я смогу тебе помочь. Я хотел быть как бы твой… как это по-русски… ангел-хранитель…
Мне показалось, что он бредит. Или что бредим мы оба. Я вытянул руку и накрыл ладонью его лицо в зеркале. Почти целиком.
— Тебя нет, — сказал я. — Я же тебя придумал.
Все-таки вискарь бродил в моих жилах, и стакана холодной воды явно было мало, чтобы…
— Вот же я, — отозвался ты еле слышно.
Я обернулся, но ты не исчез.
Нет, правильнее так: я все еще оборачиваюсь. А ты не исчезаешь. Ты все еще делаешь шаг мне навстречу. И это мгновение я хотел бы сделать бесконечным.
ж., 45 л.
Любопытно, почему в критические и даже катастрофические моменты в голову лезет всякая чепуха. Последние несколько минут вспоминаю зачем-то наши студенческие походы с Эвой, бывшей эстонкой, в кафе «Офицерское»… Как-то мы красиво отдыхали там с одним хорошим мальчиком Носовым, студентом геологического факультета МГУ, он много выпивал и декламировал: вечно пьян, кристально чист — инженер-геодезист. В целях поддержания тонуса заказали кофе. Кофе в «Офицерском» варили замечательный, даже с добавлением гвоздики и кардамона. Внезапно за наш столик уселись два офицера, почти трезвые, но с перспективой. Они принялись шумно откупоривать водку, разливать ее по неподходящим тонконогим рюмкам, в процессе один из них опрокинул мне на колени чашку кофе. Я вскрикнула от неожиданности.
Офицер чрезвычайно смутился и в целях извинения и сатисфакции вылил себе на голову оставшиеся две чашки кофе. Через полгода они поженились с Эвой, правда, совместная жизнь оказалась крайне непродолжительной. Но начало было эффектным — кофейная гуща на офицерском лице…
Сама себя обманываю, чтобы не думать. Чтобы не вспоминать Его глаза, полные отвращения, — да, именно отвращения. Как он вошел, открыв самостоятельно дверь, как он стоял в передней, снимал верхние одежды и тяжелую зимнюю обувь. Как сказал мне:
— Приветствую вас, уважаемая! — отодвинул небрежно локтем и прошел в кухню.
На половине пути остановился. Повернулся через левое плечо, улыбнулся широко:
