Когда Розочке выкатили в морге маму и папу с дырами величиной в кулак по телу, она немедленно начала думать, что это не ее родители, а ее родители — в другом месте, только не здесь. Она принялась повторять вот это самое «только не здесь», чем очень взволновала прикомандированного от военкомата старшего лейтенанта Пеку Копейкина, руководителя похорон.
Старший лейтенант сам по себе был фигурой примечательной, пусть и опальной. Копейкин прибыл в сугубо провинциальный Поволжско-Уральский военный округ из самой Германии, где сначала бодро участвовал в серии операций типа «Чистые руки», «Оборотни в погонах» и «Смерть шпионам», а потом от него вероломно сбежала красавица жена. И не то страшно, что сбежала, ну баба, ну дура, ну что возьмешь, ну сучка не захочет… — так подлая обманщица кинулась коварно прямиком в объятья классового врага, западногерманского банкира херра Решке. Вместо себя жена оставила на частом гребне пяток белокурых волос, на добротном немецком столе недлинную записку, спокойно уведомляющую Копейкина о переменах его гражданского состояния, а в антикварной колыбели, чуть изъеденной жучком — трехлетнюю дочь Луизу Петровну, премилого пупса с северными светлыми глазами. То ли банкиру был генетически неприятен ребенок русского офицера, то ли красавице жене несколько прискучили однообразные обязанности матери, но малютка Луиза получила свой полусиротский статус и новое место жительства — средневолжский город Эн, крупный промышленный центр.
Это бред какой-то, похоже, размышлял Пека, спешно сдавая свои смертыппионские дела. Не может представлять Советскую Армию, ее мощь и сплоченность за рубежом муж изменницы Родины — твердо решило его воинское начальство, — и пусть еще скажет нам спасибо, за то что мы — лояльное воинское начальство и сейчас не те времена… хотя времена всегда одинаковые, конечно. Копейкин в обтрюханной за месяцы скитаний по инстанциям шинели и стоптанных сапогах занял скромный полуинтендантский пост в спецкомендатуре средневолжского города Эн, а Луиза дружно засопливилась в ведомственном детском саду.
В первый же свой рабочий день Копейкин отличился дополнительно. Очень страдая внутренне от несоответствия своих амбиций и несвежих лиц новых сослуживцев, Копейкин решил несколько развлечься, перекинувшись по телефону парой-тройкой слов с бывшим однополчанином, весельчаком Зюзей. Пека и Зюзя — такая у них была слитная формула, типа Тарапуньки со Штепселем, а то и лучше. Разговор и разговор, но ситуация сильно осложнилась тем, что Копейкин плохо запоминал лица. Все человек помнил, фамилии-имена-явки, а лица — нет, вредная чекистская память лица упорно от себя отталкивала. Разговаривая с далеким Зюзей, Копейкин с болью прокомментировал собственное плохое настроение, апатию и непреодолимое отвращение к труду: «Да здесь и выпить-то не с кем… Одно бакланье…» Случившийся рядом незнакомый Копейкину статный военнослужащий с лицом прирученного моржа случайно оказался его непосредственным командиром, вовсе не считавшим себя бакланьем. Так бывает с командирами.
Пека Копейкин получил оскорбительный для офицера наряд вне очереди, Луиза осталась на пятидневке, и ее стошнило молочным супом с вермишелью, похожей на белых юрких червей. Вернувшись домой, Пека внепланово напился в одиночку, клятвенно пообещав мирно сопящему любимому ребенку «никогда больше», «никогда больше», и в дальнейшем действительно исходил преимущественно из ее детских интересов.
А еще Пеку очень огорчали провинциальные дамы. По роду службы посещая различные официальные и чуть менее официальные мероприятия, он постоянно встречал будто бы одну вечную женщину: невысокую грубо сработанную пышку в тесном розовом или лиловом костюмце с выделкой в ромбик. Никогда в длинном платье, никогда с красивой прической. Копейкин очень страдал.
Со временем, разумеется, Пекина жизнь приобрела более-менее внятные очертания, к Луизе была приглашена нянька Никитишна, просторная и добрая, с тромбофлебитными страшными ногами, похожими на дупла для белочек. Она стригла винегрет, варила нежную манную кашу, треугольную гречку из спецпайка и никогда — молочный суп с вермишелью, похожей на белых юрких червей. Луиза росла, великолепно интегрируясь в непростое детсадовское сообщество, чему более всего способствовали ее кудри цвета пшеницы — а давно замечено, что все предпочитают кудрявых детей.
Копейкин осваивал разные отцовские науки, он хотел быть максимально полезным ребенку каждую текущую секунду, и, если Луиза, смешно коверкая слова, спрашивала, к примеру, почему дует ветер, он подробно рассказывал ей о высоком и низком давлении, а также о разнице потенциалов, откуда уже недалеко было и до закона Ома, прихватывал и закон.
Пека понемногу выучился отличать среди прочих товарища командира — прирученного моржа и около десятка сослуживцев еще, это позволило ему упрочить свои позиции в коллективе и обзавестись полезными знакомствами и в некотором смысле «блатом».
Вот и возглавлять похоронную комиссию генерала Старосельцева по блату выпало ему, Пеке, а сложного тут ничего и не было — ритуал знакомый, никаких неожиданностей не предполагал. Траурный оркестр, ордена на шелковых маленьких подушках, троекратный салют — и можно спокойно отправляться домой, играть с любимицей Луизой в дочки-матери или настольный хоккей.
Но тут возникла дочь покойного генерала, с роскошным именем Роза, опухшими от слез раскосыми глазами, спутанными черными волосами и непрерывным «только не здесь» на вздрагивающих губах. А потом и Тамара Мироновна — неловко застывшая обвалившейся снежной бабой на антикварном дубовом паркете, между громоздким шкафом и створкой окна.
Дорогой читатель, вот, наконец, и появились последние из действующих лиц. Как-то это называется в классической драматургии, когда на сцене присутствуют все герои? Вот и я не помню. На сцене присутствуют все герои, а на Северной веранде — к сожалению, не все, не скажу пока, почему. С некоторыми героями опять случились некоторые неприятности, если взыскательный читатель позволит такое умеренное выражение.
— Мандарины? — удивилась Марго, глядя на Юраню, методично выкладывающего на стол маленькие оранжевые мандарины с настоящими зелеными листами. — Откуда? Вроде бы не сезон…
— Сезон-сезон, девки, — пояснил Юраня, расположив цитрусовые в форме большой буквы «О», — мандаринам — завсегда сезон, лучшая закуска в мире, я считаю. Легкая такая, мля…
Марго не ответила, махнула рукой. Было лучшее время дня, немного «между» — еще не вечер и уже не день, время пить чай, смотреть на любимые лица и говорить на приятные темы. Юля только что звонила в больницу, у Лильки было все хорошо, Лилька жалобно просила еды и забрать ее домой.
«Англичанка» взяла мандарин, мгновенно очистила его, резко запахло елкой. Ирина сложила корочки аккуратной горкой, напоминающей пагоду. Ярко-синяя лента в ее волосах была единственным цветовым пятном сегодня: белые волосы, белое лицо, белый сарафан, белая, очень белая кожа.
— Нет-нет, благодарю вас… — Лукаш Казимирович отрицательно покачал головой, отказываясь от хорошо охлажденной водки, бутылка запотела, Юраня нетерпеливо катал ее какое-то время в ладонях, разглядывая математика с укором. — А эта-то где? — вспомнил он наконец. — Розка где? Я огорчусь, мля, если Розка со мной сейчас не выпьет!
