— Так, пиши… Значит, "король Английский был принужден ввести в бой свою конницу…" Нет, не надо о коннице. Пиши: "Во время переговоров, когда все уже было готово для заключения мира, злокозненные граждане Мессины в огромном числе…"
— Помедленней, государь! — взмолился Рожер, торопливо корябая неровные буквы. — Умоляю вас…
— Пиши-пиши! "…В огромном числе замышляли напасть изменнически на короля Англии…"
— Государь, — почтительно вставил Вильгельм. — Следовало бы указать, что огромное число мессинцев находилось не в городе, ведь захватить город так быстро оказалось бы невозможным.
— Правильно. Пиши: "Граждане Мессины в огромном количестве удалились в горы и замышляли оттуда изменнически напасть на короля Англии".
— "…на короля Англии".
— Пиши: "Король Англии приказал немедленно взяться за оружие. Сам с немногими поднялся на крутую гору, которую считали неприступной". Записал?
— "…неприступной". Написал, ваше величество.
— Еще пиши: "Когда он достиг вершины горы…"
— Государь, лучше будет добавить "с великим трудом", — вставил Вильгельм, увлеченный этой новой забавой.
— Да, конечно, "…с великим трудом достиг вершины горы, все находившиеся на ней бросились в город, а король преследовал их с мечом в руках". Дальше опишешь эту битву, как должно. Теперь о потерях… — Король задумался. — Да, о потерях… Пиши: "При том из вассалов короля Ангии было убито… скажем, пять рыцарей и десять простых воинов… нет, двадцать простых воинов".
Растерянный отец Рожер поднял глаза от своего листа и посмотрел на трупы, складываемые неподалеку от него, — чтоб удобней было вывозить из города, их собирали почти у самых ворот. Любой человек в то время прекрасно понимал, что означают бездыханные тела, оставленные без погребения под жарким солнцем. Они означали чуму. Так что следовало торопиться. По булыжнику уже грохотали колеса повозок, которые собрали именно затем, чтоб вывезти тела из города.
Святой отец не был слеп, но и глуп он также не был. Спорить с королем? Ну нет…
— А… Что мне написать о погибших мессинцах? — осторожно спросил Говеден.
Ричард с гордостью поглядел на наваленную груду тел — она являлась верным свидетельством доблести и силы его воинства. Но… Государь вспомнил то, что ему говорили об умиротворении захваченных городов. Каким правителем лучше представить себя — великодушным и мягким или жестким и непреклонным? Какой король вызовет восхищение потомков?
Духовник все болтает ему о милосердии. Да, летописец-то тоже священник! Значит, решено.
— Пиши! — решительно приказал государь. — "Из мессинцев никто не погиб". Или нет. Вообще ничего не пиши об этом. Ясно?
— Да, государь, — согласился перепуганный священник, глядя на тела горожан, которые десятеро английских солдат грузили на подводы. Было похоже, что и дюжины больших подвод не хватит, чтоб вывезти всех убитых сицилийцев.
Король удовлетворенно кивнул и неспешно поехал к магистрату и главному городскому собору, где его ждали сановники. Дик задержался возле священника, в растерянности рассматривающего записи, которые сделал. На молодого рыцаря он поднял глаза, круглые от отчаяния.
— Но как же я напишу так? Это же неправда!
— Тогда напишите правду, святой отец, — предложил корнуоллец.
— Как же это возможно? Ведь король приказал… Я сам вижу, сколько людей погибло… Как же быть? — Рожер Говеден схватился за голову, и его тонзура побагровела.
— Тогда просто обойдите этот вопрос, святой отец. Не пишите о том, сколько людей погибло.
— Но его величество продиктовал мне…
— Тогда измените фразу. Добавьте что-нибудь подходящее. — Дику было жаль священника, хотя никакого уважения к нему он не испытывал. — Например: "в числе прочих погибли пятеро рыцарей…". Или так: "Я сам видел, как погибли пятеро рыцарей…" Ну что-нибудь вроде этого.
Говеден поднял посветлевшее лицо и несколько мгновений смотрел на собеседника.
— Благослови тебя Бог, сын мой, — с облегчением произнес он, поднял руку и осенил молодого рыцаря крестом, знаком благословения. — Именно так я и сделаю. Иди с миром.
Корнуоллец толкнул коня пятками и поехал следом за королем.
Разговор у магистрата с перепуганными сановниками получился тягостный. Король Ричард нисколько не сдерживал себя, он орал и грозил, хотя настоящая ярость, выплеснутая в бою, его уже оставила. Гнев его величества носил скорее назидательный характер, но мессинские богачи от страха вжимали головы в плечи. Конечно, не все — Иордан Пинский, и прежде бравший инициативу в свои руки, попытался убедить короля, что слуги Танкреда здесь ни при чем и бунт затеяли "худые" горожане — те, что победнее. Вглядываясь в умные глаза де Пина, Дик уверился в том, что сказанное им, конечно, правда, но далеко не вся. Известное почти всем, то, что бой начался с банальной ссоры торговки и солдата, не желавшего платить, дружно замалчивали.
Сперва доводов Иордана не слушали, потом, когда английский государь слегка устал кричать и убедился, что достаточно напугал сановников, он все-таки выслушал их, сделал вид, что допускает подобную возможность, и предложил представить ему зачинщиков. Мессинцы заверили, что немедленно это сделают.
Приведенный молодой мужчина в рваной куртке и грязных повязках, прикрывающих руки, был, видимо, серьезно ранен, бледен, но тем не менее накрепко связан. На английского короля он смотрел с ненавистью, в которой корнуоллец ни на миг не заподозрил притворства. Да и правильно: кто будет притворяться в угоду кому бы то ни было, если рискует при этом головой? Лицо у пленника-итальянца было выразительное, а блеск в глазах — фанатичный.
Он и в самом деле мог быть зачинщиком, за такими люди охотно идут. Правда, недолго.
Ричард взглянул на приведенного молодого человека с брезгливостью всегда хорошо одетого аристократа.
— Вот этот начал бунт?
— Да, государь. Именно он произносил изменнические речи, призывал к тому, чтоб выкинуть английские войска из Мессины.
— Кто он такой?
— Кузнец.
— Мастер?
— Нет. Работник.
Молодой парень рванулся в сдерживающих его руках и с исказившимися от ярости чертами стал выкрикивать в лицо королю длинные итальянские фразы, которых государь все равно понять не мог. Судя по интонации и тому единственному слову, которое Дик понял из его речи, ругани было значительно больше, чем фраз, способных донести какую-нибудь информацию. "Maledezione! — завопил молодой сицилиец, словно обезумев. — Maledezione!" Последовавших слов корнуоллец не понял. Он рассматривал рвущегося ремесленника с долей уважения, но и с тяжестью на сердце. Именно так дьявол и играет благими побуждениями человеческой души — юноша действовал из благих побуждений, с благими устремлениями, а результатом стала бойня. Теперь оставшиеся в живых будут долго голодать, выплачивая королю возмещение за эту неразбериху.
