— Что он говорит? — заинтересовался Ричард. В глазах его зажегся опасный огонек, и, будь Дик на месте бунтовщика, он бы замолчал.
Иордан Пинский смутился:
— Государь, это…
— Переведи мне. Я хочу знать. Ну!
— Он говорит, что вы — исчадие ада, ваше величество, что вы — страшное существо и не человек. Он безумен.
— Почему же? — Король подошел к пленнику, и тот вдруг замолчал, будто ошеломленный. Плантагенет рассматривал его в упор. — Он совершенно прав. Я не человек. Я — король.
Должно быть, молодой сицилиец понял сказанное, потому что он переменился в лице произнес что-то невольно дрогнувшим голосом.
— Что он сказал?
— Coeur de lion, — ответил Иордан. — Он сказал "Львиное сердце". Он сказал, что у вас в груди не человеческое, а львиное сердце.
На корнуоллца, стоявшего неподвижно, дохнуло холодком, и в зале словно бы даже потемнело. Но лицо короля Английского озарилось довольной улыбкой.
— Что ж, я с благодарностью приму столь достойное прозвание, — высокопарно сказал он. Несмотря ни на что, опасный огонек в его глазах не погас. Пожалуй, он вспыхнул с новой силой. — И отплачу достойно. Увести его. — Молодого сицилийца выволокли из залы. — Что ж, вероятно, ваши слова справедливы. Но за горожан несет ответственность магистрат, не так ли?
Молодой рыцарь позволил себе незаметно усмехнуться. Теперь разговор пойдет по накатанной колее, и оскорбление, нанесенное английскому государю, в который раз будет измерено в золоте и серебре. Мессинские богачи, судя по их лицам, уже заранее смирились с этим, решив, что дешевле откупиться, чем отвечать своими головами. Кроме того, при грабеже солдаты нахватают себе больше. Они только подсчитывали, сколько следует предложить, чтоб не обидеть ни Ричарда, ни свои кошельки, — этот Плантагенет уже обошелся им в приличную сумму, в большую, чем, скажем, Филипп-Август.
Но долгий и беспокойный день на этом отнюдь не закончился. К вечеру в магистрат явился Эд де Шалон, посланец короля Франции, и с первых же его слов стало ясно: теперь на очереди ссора Ричарда с Филиппом. Злые огоньки в глазах сына Генриха II лучше любого свидетельства доказывали, что Плантагенету прекрасно известны слухи, гуляющие по Мессине и лагерю английских солдат. Не один и не два человека видели, как подданные французского государя разгуливали по городу, не вступая в бой, их никто не трогал, на их глазах умирали союзники — и ничего. По мнению короля Английского, это было то же предательство.
Но иногда в короле просыпался дальновидный политик — не слишком часто, не слишком умный, но зато хитрый. Глядя на посланника, Ричард щурил желтые глаза хищника, но слушал внимательно. Знавшие его ожидали, что требование Филиппа немедленно снять все английские флаги со всех мессинских башен и водрузить французские вышибет искру, которая воспламенит ситуацию. Но король Англии лишь поджал губы.
— Иди, — сказал он. — И больше не являйся сюда с такими дурацкими предложениями.
Дик, не ожидавший, что его суверен сдержится и не станет затевать перебранку на глазах у мессинских сановников Танкреда, с почтением опустил голову.
Но ссора без свидетелей не заставила себя ждать.
— Этот город брал я! — кричал Ричард. — А ты разгуливал по улицам, и в ус не дуя. Ты клялся, что будешь моим союзником, а теперь вроде как и не имеешь ко всему этому отношения?!
— Да зачем вообще было кидаться в бой? Когда есть возможность договориться, я предпочитаю беречь своих людей.
— Вот и береги их в своем лагере. А на башнях Мессины будут развеваться мои знамена.
— Ты награбил кучу ценностей, получишь огромный выкуп, и из всего этого мне не перепало ни ливра! — вопил Филипп, вышедший из себя. — Так теперь ты еще хочешь представить все так, будто это только твоя заслуга? Если бы не было моих войск, ты от Танкреда не получил бы и двадцати тысяч!
— Это приданое моей сестры!
— Да получит ли она хоть ливр из этиой суммы?
— Это наше семейное дело!
Двое королей были в покоях одни, но кричали так, что слышали их слуги и рыцари, стоящие за дверью.
Дик, став свидетелем перебранки, достойной двух крестьянских сынков, делящих оставшийся после батюшки инвентарь, переглянулся с Вильгельмом из Бара. Обоим было не по себе. За дверями продолжался спор на повышенных тонах, хотя теперь речь шла о Сицилии, вернее, о сферах влияния на этом острове. "Они делят остров, как кусок пирога, — подумал Дик. — Притом что ни один не имеет прав на него". Ричард не отстаивал положение сестры, чтоб править от ее имени, кроме того, сицилийская знать никогда не согласится на это. Филипп же не имел достаточно явных родственных связей с домом Гвискаров.
Но власть на острове они делили, хотя оба договаривались с Танкредом, чем косвенно признавали законность его положения на троне. Де Лечче ни в чем не мог помешать этим королям.
Ричард кричал, что монастырь Гриффен и Баниар — слишком малый залог за сорок тысяч унций золота и что он собирается придержать Мессину с этой целью. Доводы Филиппа, что этот вопрос был решен однозначно только утром, не поколебали его. Тогда король Французский, вспыхнув, обвинил Плантагенета в том, что именно он спровоцировал бунт, чтоб оправдать захват города, который давно планировал. Ричард ответил не меньшим количеством обвинений, и Дик стал опасаться, как бы в покоях не завязалась драка.
До драки, впрочем, не дошло. Исчерпав запал, короли снизили тон, и какое-то время почти ничего не было слышно. Потом волна раздражения поднялась снова, но оно было уже не столь сильным, и из отрывистых реплик корнуоллец понял, что король Английский согласился на то, чтоб власть над городом перешла в руки госпитальеров и тамплиеров, до тех пор, пока деньги не будут уплачены как Танкредом, так и мессинскими сановниками. Это не слишком-то понравилось Филиппу, рассчитывавшему тоже что-нибудь получить с такого большого торгового города, но на дальнейшие уступки Плантагенет идти отказался.
Вильгельм взглянул на корнуоллца с легкой улыбкой — он его помнил и потому отнесся с доверием.
— Горожан вряд ли порадует такое решение королей, — шепнул он, улыбаясь.
— Тут не с чем спорить. Но для всех нас это неплохой выход.
Рыцарь короля Французского кивнул, соглашаясь.
Было уже темно, и по дворцу давно гуляли упоительные ароматы трапезы, приготовленной для королей и их свиты. Уже не однажды слуга проносил мимо стоящих в прихожей рыцарей блюдо голубей, или павлина в перьях, или огромного осетра в апельсиновом соусе, или паштет — на поварню, разогревать, и обратно. Носы уставших воинов поневоле поворачивались вслед проносимым лакомствам. Вильгельм из Бара и другие французские рыцари провожали яства голодными и восторженными глазами, видимо, предвкушая, как вот сейчас, вот именно сейчас они вонзятся в них зубами.
Но Филипп-Август вылетел из покоев Ричарда злой, как оса, пышущий негодованием, заявил, что ужинать не останется, и махнул своим людям рукой, приказывая следовать за ним. Разочарованные, вытянувшиеся лица французов надо было видеть. Впрочем, Дик понимал Капетинга — кажется, в конце беседы речь вновь зашла о женитьбе, и теперь Плантагенет прямо и категорически отказался от брака с Алисой Французской.
