Днем он, как обычно, прошел на заседание Суда. За годы бессловесного и отстраненного существования он привык бывать там, где обычному человеку ход был запрещен. Лука и сам часто удивлялся тому, как привычка управляет человеком. Его не изгоняли точно так же, как оставляли в покое птиц, как не обращали внимания на тех же мух, громко жужжавших под потолком, на стулья, столы, на метлу в его руках. За годы молчания он сам превратился в часть обстановки, в бессловесное орудие, не замечаемое никем. И он не сразу понял, почему взгляды присутствующих были обращены на него: с отвращением, ужасом и гневом.
В тот момент, мысленно пытаясь связать появление пилигрима и поход лесных к стенам города, он не сразу осознал, что речь брата Эдварда о шпионах внутри их стен не является обычной демагогией, приемом софистики, намеком на силы Тьмы, всегда стерегущие беспечных, но касается его самого. От неожиданности обвинения Лука потерялся, в самом деле онемел, потом стал защищаться, лепетать что-то жалкое и лишь минуту спустя сообразил, что тем самым уже полностью обличил себя. Прервать обет молчания в такую неподходящую минуту было равносильно полному признанию своей вины.
Его уже никто не слушал. Судьи, зал, весь Совет Святой Инквизиция в полном составе гневно обличали его. Вскочив с кресел, каждый пытался что-то кричать, каждый вытягивал шею, чтобы разглядеть то новое в горбуне, что скрывалось годами, каждый тыкал в него пальцами, удивлялся, сердился и негодовал.
Спокоен был только пилигрим. Сделав свое дело, он бесстрастно оглядывал беснующийся зал. Потом он встретился глазами с Лукой, и сейчас, будучи прикованным к полу в железной клетке, Лука ясно вспомнил этот его взгляд, который что-то говорил ему – холодно и безучастно. Лука не понимал, зачем это обвинение понадобилось пилигриму, ведь виделись они всего второй раз, к тому же утренняя встреча была такой неясной, смутной…
Он напрягся в попытке понять то, что было скрыто от него. Лука сейчас просто не мог поверить в непостижимую перемену в судьбе – все свершилось так быстро, и его жалкая жизнь, проведенная в убогом маскараде, должна была закончиться так плохо. Нет, он не мог смириться с этим. Как будто бы силы Тьмы ополчились на него, наказывая за то, что он не жил, а лишь обманывал себя и других.
Он вновь как будто наяву увидел перед собой лицо брата Эдварда. Но не таким, каким он запомнился на Суде, а другим, как тогда, утром на рассвете, на ничейной территории, при их первой встрече. Он вспомнил…
Пилигрим, усмехнувшись, прошел вперед и сел на заботливо приготовленную лесными связку хвороста. Сняв шляпу и дернув головой, чтобы откинуть прядь волос со лба, он остро взглянул Луке в глаза. Никто из них больше не произносил ни слова, и тот, и другой просто смотрели, но вдруг все поплыло перед глазами, метнулись вниз звезды, дернулась Луна, оборотень Лок и эльф Сэм странно съежились, исчезли, и в наступившей тьме Лука испытал странное ощущение, словно бы кто-то безликий совершенно безучастно, без ненависти и любви проникнул к нему в голову и, будто сквозь пальцы, начал просеивать содержимое его мозга.
Словно искры от разбитой головни посыпались воспоминания… мелькнуло лицо матери, все люди, которых он когда-либо видел, все страницы, прочитанные им в тайной библиотеке – большей частью непонятные, но которые он запомнил навсегда, – все это мелькало, как листья в речном водовороте, летело, оседая и тая; тело его сотрясали судороги, страстное желание вырваться, стать свободным, прекратить эти непонятные и издевательские эксперименты стало невыносимым…
Внезапно он почувствовал, как тайный его гость, всегда ощущаемый в глубине сознания, внезапно шевельнулся, словно бы вырос, воспользовавшись беспомощностью Луки, и снова попытался овладеть их общим уже мозгом. Ему это снова не удалось. Тогда, убедившись и на этот раз в тщетности попытки, гость обрушился всей оставшейся силой на невидимые и безжалостные пальцы, продолжавшие шарить в голове Луки. Луке казалось, что он ясно слышит хруст ломаемых костей, крик боли…
Вдруг все кончилось; дрожа и всхлипывая, Лука пытался собрать свою волю и себя самого в прежнюю оболочку. Воспоминание исчезло, но он продолжал помнить себя рассыпанным на обрывки воспоминаний. Ощущение того, как пилигрим тогда так по-хозяйски рылся в его голове, было так близко и вызывало столь острое чувство брезгливости и отвращения, что он продолжал дрожать. Закинув голову, он смотрел в подвальное окно на звезду, успевшую сдвинуться к самому краю проема. В этот миг что-то заслонило ночное небо, факел, догорая, вспыхнул в последнем усилии, ярко осветив всю камеру, и Луке показалось, что он видит мохнатое лицо разглядывающего его сверху гнома.
Факел тут же погас, продолжая тлеть красным пятном во тьме, а в окне вместо ушедшей звезды наползало другое созвездие. Внезапно Лука ощутил, что свободен от оков, и, не веря самому себе, стал ощупывать поясницу и щиколотки.
Это был не сон: и в самом деле железа на его теле не было. Лука встал и руками, шарящими вокруг, наткнулся на холодные прутья клетки, вдоль которых он и направился. Им двигала смутная надежда на чудо: раз кандалы каким-то образом спали, может быть, найдется и выход из клетки.
Он тут же нашел изгиб в прутьях. Сквозь этот гнутый проем хоть и с трудом, но можно было протиснуться. Он совершенно не думал, кто, для чего и каким образом все это сотворил. В этот момент все его чувства и силы были заняты одним: желанием вырваться наружу, избежать глупой, жестокой и неизбежной казни. Лука жаждал чуда – и чудо получил, больше его ничто не интересовало. Только желание вырваться и этот гнутый ход в прутьях клетки…
Вдруг его настороженные чувства уловили далекий звук, потом еще. Это были шаги нескольких человек, сопровождавшиеся легким металлическим звоном. Кто-то шел сюда, к нему. Конечно, стражники. Может быть, казнь перенесли и с ним решено покончить быстро и без свидетелей?
С той стороны, откуда раздавались шаги, Лука заметил странное потепление мрака. Тут же стало еще светлее – факелы готовились разогнать тьму. Он смутно стал различать прутья клетки и в отчаянии стал протискиваться внутрь. Кажется, застрял; Лука рванулся, почувствовал, что пролезает, сделал шаг вперед и споткнулся.
Падая, он так сильно ударился головой, что на миг потерял сознание. Ему даже показалось, что снова все потемнело вокруг или это факелы пришедших стали гаснуть…
Он тут же очнулся; из-за поворота показались фигуры нескольких людей, впереди шел епископ. Красные отблески плясали по стенам. Пришедшие остановились, пытаясь рассмотреть то, что не ожидали увидеть. В эти короткие мгновения Лука смог оценить ситуацию, которая оказалась хуже, чем можно было предвидеть, – хуже всякого кошмара: он вновь сидел в клетке, посреди которой валялись снятые с него кандалы и обруч. Выходит, он, каким-то образом оказавшись снаружи, не смог ничего сообразить и снова сам залез в клетку.
Кто-то из пришедших вскрикнул. Лука, подстегнутый этим криком, метнулся обратно к ясно видимому изгибу прутьев. Больно обдирая ребра, вывалился наружу и кинулся бежать в темную глубину подземелья. Сзади немедленно раздался топот, но Лука, знакомый с подвалами лучше кого бы то ни было, летел как на крыльях. Он уже знал, что делать, и боялся лишь одного: дверь в библиотеку открывалась слишком медленно, и он мог не успеть скрыться.
