Медведь поднял морду и улыбнулся. Клянусь, никогда, ни у одного зверя мне не доводилось видеть улыбки, но Глуздырь улыбался!
– Ну и ляд с тобой! – заявила я довольному зверю. – Только учти – кормить тебя не буду! И воровать не позволю. А к осени вовсе уйду.
Глуздырь оторвал особенно сочный кусочек, проглотил его и, словно соглашаясь, закивал головой.
– Значит, по рукам?
Мне хотелось, чтоб зверь понял и ответил, и, будто чувствуя это, мишка все кивал и кивал…
Первый день осени мы с Глуздырем встретили на лесном перевале. Все лето я выполняла обещание и лишь изредка подкармливала мишку, однако Глуздырь никогда не отказывался от угощения, а обглоданные кости оставлял Мудрости и Памяти. Поначалу вороны опасались приближаться к медведю и забирали подачку украдкой, как воры, но потом привыкли и, громко скандаля, стали клевать кости почти у самого медвежьего носа. А в один прекрасный день Глуздырь и обе птицы догадались, что ходить со мной на охоту гораздо выгодней, чем ждать угощения, и стали сопровождать меня в близких и дальних вылазках. С Глуздырем охотиться оказалось не труднее, чем с собакой, только от медведя зверь бежал куда охотнее, чем от пса. А вороны летали с нами просто так, от нечего делать. Вот и нынче вертелись в небе, то показываясь над самой головой, то исчезая где-то впереди, за верхушками деревьев. Однако на сей раз ни они, ни Глуздырь не могли мне помочь. Мне не удалось пройти в Норвегию, к своему врагу. Помешали горы и рано наступившие холода.
Я не раз слышала, как урмане называли Маркир лесом, поэтому собралась в дальний путь так же, как собралась бы для долгой охоты. В мешке за спиной лежали пялка, кресало и сменная безрукавка, на поясе болтался нож, а из-за плеча высовывался короткий охотничий лук. Оказалось, что для перехода через Маркир этого недостаточно. Всего через несколько дней пути урманский лес превратился в горы. Огромные валуны, будто нарочно, заваливали все тропинки, и приходилось тратить немало времени и сил, отыскивая обходные пути. Спустя три дня утомительных подъемов и спусков стало ясно, что в Норвегии я окажусь только к середине зимы. К холодам я подготовилась еще хуже, чем к горам. Пришлось повернуть обратно. С досады я злилась на все и вся, и отожрав-шийся за лето Глуздырь, с хрустом проламываясь сквозь кустарник, держался подальше от меня.
Тревожный собачий лай я услышала еще издали и заволновалась. Собаки могли учуять мишку. Ему не следовало далеко отходить, ведь у меня все-таки есть чем отбиться от собак. Оглядевшись, я позвала:
– Глуздырь!
Как назло он куда-то запропастился. Где ему, дураку, знать, что от озверевших псов его не спасут ни острые когти, ни ставшее ловким и сильным тело? А за собаками наверняка идут охотники…
– Глуздырь! Лес ответил собачьим многоголосием.
– Тьфу! – зло сплюнула я и махнула рукой. В последнее время Глуздырь стал слишком самостоятельным. Он целыми днями блудил где-то по лесу и появлялся в усадьбе лишь ночью, когда его уже никто не ждал. Я привыкла к медведю, однако лезть из-за него в драку не хотелось. Сам виноват – нечего было уходить! Пусть теперь сам и разбирается…С такими мыслями я соскользнула с большого валуна, на который забиралась чуть ли не половину дня, и двинулась по тропе. Сидевший на суке Память каркнул, громко захлопал крыльями и взмыл в воздух. Он всегда немного опережал своего собрата и обычно летел впереди меня к усадьбе, но теперь устремился в лес. Немного подумав, Мудрость потянулся за ним.
– И вы туда же, – укоризненно глядя вслед черным птицам, сказала я.
И тут собачий лай изменился. Псы увидели зверя…
«Глуздырь!» – кольнуло где-то внутри, но я не остановилась. Медведь попался по собственной глупости. Небось даже сам полез поглядеть, кто так потешно тявкает, вот и догляделся. А мне нельзя попадаться. Кто знает, каковы эти треклятые охотники? Может, они вовсе не слышали о Свейнхильд, а может, лучшие ее друзья…
Какой-то пес отчаянно завизжал. Я остановилась. Там в глубине леса множество мелких хвостатых рабов осадили моего Глуздыря. Он молча отбивался, не рычал и не визжал, умоляя меня вернуться… Гордый, паршивец!
Бросив вещи под куст и заломив на нем ветку – чтоб легче было потом отыскать, – я двинулась на лай. Звонкие собачьи голоса метались между деревьями, и, не в силах определить, откуда они доносятся, я крутилась на одном месте. Помогли вороны. Будто желая защитить своего мохнатого приятеля, они кружили над деревьями и пронзительно каркали. Я вскинула голову, пошла за ними и оказалась на поляне раньше охотников.
Озверевшие разномастные псы вертелись вокруг обиженного Глуздыря и оглушительным лаем призывали своих хозяев. Упираясь спиной в дерево, мишка сидел на задних лапах и лениво отмахивался передними от наседающих врагов. Особенно его донимал один – рыжий, с подпалинами на брюхе и хвостом-колечком, пес. Он метался вокруг дерева и прихватывал неповоротливого, толстого Глуздыря то за бок, то за поджатый хвост.
– А ну пошли прочь отсюда! – выскакивая на поляну, крикнула я псам. Обнаружив нового врага, они на миг замолчали, а потом учуяли знакомый человеческий запах и опять налетели на медведя. Мне не хотелось убивать собак. Их обучили охоте, и теперь они честно отрабатывали свой хлеб.
Я вытащила нож, отсекла от нижней ветви дерева длинную, гибкую палку и двинулась к своре. Почуяв подкрепление, Глуздырь отважно рыкнул и замахал лапами. Кому-то из псов досталось. Орущий комок шерсти отлетел к кустам, вскочил и вновь ринулся в бой. Одним ударом палки я отправила его обратно. Пес поднялся, встряхнулся и недоумевающе уставился на меня. Из его рта шла пена, а на боку темнела неглубокая рваная рана. Он не понимал, за что его ударили. Ведь он же нагнал медведя и, как учили, не позволял зверю двинуться с . места, – так почему же человек оказался так несправедлив? Однако броситься опять он уже не отважился.
Вторым по хребтине получил тот, самый назойливый, – подпалый с хвостом-колечком. У него умишка оказалось побольше. Рыжий быстро сообразил, что я – второй и весьма опасный враг. Желтые, горящие злобой глаза глянули на меня, а затем, высоко вскинув передние лапы, пес прыгнул на палку. Зубы клацкнули и впились в деревяшку.
– А ну пошел! – стряхивая Рыжего, взревела я. Не знаю, чего испугались остальные собаки – моего вопля или летящего в кусты вожака, но они отступили. Не веря в подобное счастье, Глуздырь опасливо отлепился от дерева и трусцой двинулся к лесу. Стрела пропела прямо над моим ухом. Бедняга Глуздырь по-щенячьи присел на задницу. Он вовремя остановился. Возле мохнатой лапы из земли торчало древко стрелы…
«Вот почему собаки перестали нападать, – поняла я. – Они сделали все, что могли, – теперь пришли хозяева. Мишке еще повезло, что стрела только слегка зацепила его ногу, а не проткнула бок или шею».
Сорвав шапку и тряхнув рассыпавшимися по плечам волосами, я бросилась к зверю. Кем бы ни были неведомые охотники, они не станут стрелять в бабу…
Я не добежала до Глуздыря шаг или два и повернулась. Их оказалось всего пятеро. Высокие, в добротных кожаных куртках и сапогах, с полным набором стрел в колчанах, длинными ножами наготове и рогатинами. Рогатины были свежими, – видно, распознав зверя по лаю собак, мужики только что заготовили их. И вышли на зверя грамотно, как положено опытным охотникам, – каждый со своей стороны. Что ж, будь что будет, терять мне нечего…
