У меня во рту пересохло, голова лопалась от нестерпимой боли, а бок при каждом вдохе полыхал огнем, но чем дольше я говорила, тем спокойнее становилось лицо Брюньольва. Под конец он хмыкнул:
– Складно. Ох как складно… А что скажешь, коли мы отнесем тебя к Торе? По твоим словам, вы – родичи. Я вяло изобразила радость. Урманин поверил.
– Ладно, – буркнул он. – Пошли, чего тут торчать да языком молоть!
Мужики взялись за волокушу и потащили ее дальше, а я закрыла глаза и позволила себе отдохнуть. Этих олухов послали сами боги! Они попросту выкрали меня из-под носа разъяренных воинов Хаки! Потом обман наверняка раскроется, но кто знает, что еще случится к тому времени…
– Заснула? – тихо прошептал бородач. Я не ответила. Такой вопрос не требует ответа. Бородач вздохнул и негромко окликнул приятеля:
– Эй, Брюньольв!
Волокуша дрогнула и пошла тише. – Чего тебе?
– А баба-то, похоже, правду говорит, – приглушенно забормотал бородатый. – Я тут припомнил кое-что…
– Чего? – вяло откликнулся Брюньольв.
– Помнишь кузнеца из Гарда рики? Помнишь, как он говорил по-нашему? Точь-в-точь как эта.
– Ну и что? – так же сонно повторил Брюньольв.
– Бьерн, братец Торы, тоже жил в Гардарике. Может, он там и женился…
– А может, и нет…
– Не-а, – уже уверенно заявил бородатый. – Она точно его жена. Во-первых, она из Гардарики, во-вторых, знает Тору и Бьерна, в третьих, помнишь тот кровавый след возле нее?
– Помню.
– Ты сам сказал: «Медведь человека уволок». И волосы на кусте были черные, курчавые… Я как-то раз видел Хаки Волка и его людей. Там было двое таких кучерявых. Баба не врет!
– Врет не врет, нам-то что? – лениво возразил ему Брюньольв. По голосу урманина было понятно, что ему уже надоели пустые разговоры. – Принесем ее в дом, вылечим, дадим весточку в Римуль, а там уж пусть Тора сама решает, что с ней делать.
– И то верно! – обрадовался бородач. – Пусть Тора решит, коли они родичи.
Я перестала слушать. Опасность миновала. Мужики решили оставить меня в своей усадьбе и послать за Торой. Пока весть обо мне дойдет до Римуля, пока Тора решит, что за свояченица у нее объявилась, я подлечусь и найду выход. Может, даже сумею добраться до дома – ведь многие урманские корабли ходят в Восточные стра-ны. Мне-то все равно, куда попасть, лишь бы переплыть море. В Вендии меня приветят Гейра и Олав, в земле ливов – Изот, а уж в Гардарике как-нибудь разберусь сама.
Я вздохнула и закусила губу. В Гардарике… Очуже-земилась… Раньше говорила: «Русь-Матушка», а теперь даже подумала по-урмански – «Гардарика».
Волокуша тихо покачивалась, мужики болтали о каких-то пустяках, а мои мысли путались, и что-то давило на веки. Видения сменялись явью и опять видениями…
Проснулась я в большой, жарко натопленной избе. Она была длинной, с узкими полатями вдоль стен и каменным очагом посредине. В углу возились трое совсем маленьких ребятишек, неподалеку от них старательно орудовала длинными деревянными палочками седая ур-манка. Шерстяной клубок перед ней медленно раскручивался, а из мелькающих пальцев выползала плотная ткань. Такого способа делать ткань я не знала, поэтому приподнялась на локте и присмотрелась. Долгие странствия отучили меня бояться чужих домов. Да и страх-то чаще бывает пустой, никчемный…
Лавка подо мной заскрипела. Седая женщина подняла голову, сощурила подслеповатые глаза и произнесла:
– Хильда.
«Так ее зовут», – сообразила я и улыбнулась:
– Дара.
– Знаю, – коротко бросила урманка и, не прекращая своего занятия, оттолкнула разбаловавшихся мальчишек от очага. – Сыны сказали.
Я оглядела ее. Длинное платье, передник из серой крашенины, тонкие одинцы в ушах, браслеты на сухих, морщинистых запястьях и старенький платок на голове. Свободная, но не очень-то богатая.
Один из малышей подхватил клубок и, растягивая нить, побежал со своей добычей подальше от бабки. На полпути он споткнулся, упал, выронил ношу, но не заревел, а лишь зло засопел носом и рукавом рубахи утер круглое лицо. Урманка догнала его и, наподдав под" зад, вернула на место. Притихшие было малыши снова принялись шумно, как щенята, возиться. Я скинула с ног шкуру и медленно села. Плотная повязка сдавила рану, голова сразу закружилась.
– Сыны сказали, что тебя погрыз медведь, – неожиданно заговорила урманка. – Они большие, да дурные. Я-то различаю, где след медвежьей лапы, а где – меча. Тебя порезали, а не порвали…
Она снова замолчала. Стихли и ребятишки. Вряд ли они что-то поняли из бабкиных слов, однако в тишине было слышно лишь постукивание ее деревянных палочек. Спорить с ней было глупо – она знала о чем говорит, поэтому я лишь спросила:
– А что у тебя в руках?
Старуха ухмыльнулась. У нее во рту не хватало передних зубов, поэтому улыбка вышла угрожающей и злобной.
– Хитрая ты… От правды ускользаешь. Обманула моих дураков.
– Нет, не обманула! – быстро возразила я. – Я на самом деле вдова Бьерна.
Хильда сощурила блеклые глаза и покачала головой:
– Я Бьерна знала, он красивых любил. На красивой женился бы…
Обида сдавила горло. Да как она смела?! Что понимала?! Бьерн любил меня!
– Ты, ты… Старуха хмыкнула:
– Или на умной… Может, и так. Старая урманка пугала меня своей спокойной мудростью.
– Пить хочу, – сказала я.
Старуха кивнула на лавку у дверей. Там стояли две высокие бадьи.
– Иди и напейся, кто мешает?
Холодная вода остудила мой пыл. С Хильдой не следовало ссориться. Она была матерью тех, что вынесли меня из леса, и она, несомненно, оказалась бы опасным врагом.
Положив ковш на место, я подошла поближе. Мальчишки потеснились и уставились на меня восторженными глазенками.
– Почему ты ничего не сказала сыновьям? – тихо спросила я.
Урманка даже не подняла головы. Ее сухие пальцы быстро перебирали палочки, а нитка ползла меж рук.
– Скажи, почему? – упрямо допытывалась я. Она нахмурилась:
– Не мое это дело…
«Лжет», – поняла я. Было еще что-то, но что? Какой-то тайный страх, боль…
– Правду скажи! – От громкого вскрика заныло в боку, и я прихватила рукой возле раны. – Скажи, может, мы поймем друг друга…
Хильда подняла взгляд:
– Правду? Ну что ж, вот тебе правда. Про медведя ты солгала – ты сама дралась с румлянином. Он бы тебя зарезал, да медведь помешал. Такое бывает редко. Дикий зверь не заступится за чужого, и коли это случилось, значит, ты не простой человек. Есть в тебе что-то непонятное. Неспроста у тебя на груди курячий след. Скажи я сынам про твою ложь, что бы они сделали?
