Переправу наладили к вечеру. Лежали на брюхе на увязанных кусками срачицы бревнах, плескали по воде руками да ногами, а с места не двигались. Смотрела река на наши старания, подталкивала, а потом, видать, притомилась и разорвала подводными десницами некрепкую вязку, отринула два крайних бревна, где Медведь пыхтел. Он того не ожидал – как в воде очутился, глаза выпучил, пальцами впился в остатки плота, так что побелели даже, и принялся с перепугу лупить ногами. Да такой ход плоту дал, что не всякая рыба угонится… Лис потом над ним от души потешался, все забыть не мог его исполошного лица и вытаращенных по-жабьи глаз.
С рассветом восстал перед нами знакомый взгорок и упрямый маленький домик, чудом на нем держащийся. До того я шел, ничего не боялся, а как увидел его – заметались дурные предчувствия, и даже рассвет не радовал. Выдался он грустным, тревожным. Не возносил из-за туч сияющее тело Хоре, ползли, тянулись по земле белесые туманные лапы Водяного Хозяина, изготовлял в темной небесной пелене громовые стрелы Перун, бренчал в своей огненной кузне молотами.
Чего опасался, то и случилось – невеселой, тягостной оказалась встреча. Мы и постучать не успели, как появился на пороге знахаркиной избенки Стрый. Замер, не веря, и вдруг попятился испуганно, будто не нас увидал, а Меславовых дружинников, за ним присланных. Тогда сразу глаза кольнуло, как изменился он – будто высох весь, сморщился. Даже говорить толком не мог, лишь шептал дребезжащим голосом да так быстро, что едва разобрали:
– Что пришли? Брата моего нет больше. Убил его Княжий стрелок. Не осталось вам здесь помощников. Ступайте, другой приют ищите.
Был бы с нами Славен, сумели бы ответить гонящему голодных да усталых хозяину, но его не было, и никто не знал, что сказать Стрыю. Он ведь и впрямь брата потерял…
– Славен не приходил? Беляна? – нашелся Лис. Он не пытался спорить с кузнецом – хозяину не перечат, и даже отступил назад, будто показывал, что не войдет без приглашения. Стрый и за то был признателен, что согласны уйти без ссоры:
– Приходили они. Дня два назад. Неулыба говорит, они лишь переночевали и дальше пошли. Вниз, к Нево – вас искать.
– Кто там, брат? – донесся из избы нежный голос. Я бы его из сотни признал. Слаще соловьиной свадебной песни звучал для меня этот голос, чище журчания ручья лесного…
А Стрый того голоса испугался, аж скривился весь:
– Пожалейте ее… Не показывайтесь… Неужто вам смерти брата мало, еще и сестру возьмете? Она ведь лишь вас и дожидается – уйти хочет… Сама не понимает, дурочка, что не всякий раз уцелеть повезет… Все полной жизнью жить желает, полной грудью дышать…
И громко крикнул:
– Никого! Ветер…
Я взглянул в страдальческие глаза кузнеца, понял – нет больше Стрыя. Не он живет, а страх, в нем поселившийся… Нелепым показалось его крупное тяжелое тело при такой жалкой душонке. Будто был большой сундук, разными диковинами заполненный, а пришел злой тать и оставил в нем лишь старую, никому не нужную, рухлядь. Раньше я кузнецу завидовал, думал, вот они – мощь, задор, смелость… Ничего не осталось… Изок и тот со своей ненавистью краше был.
Я повернулся и пошел прочь от дома. Не услышал, почуял лишь, что двинулись за мной охотники.
– Погоди, – догнал меня Стрый, прихватил за голую руку. – Куда же вы так? Одежду дам, еду…
Я с ним говорить не хотел, мыслил молча руку высвободить из крепких пальцев, но он держал цепко – не вырвешься. Пришлось остановиться, глянуть в глаза:
– Не привыкли у чужих одалживаться… Пусти. Он покачнулся, точно от удара, разжал пальцы, а ответить не смог. Труслив стал для ответа. Так и остался за спиной, оглушенный да перепуганный. Я даже проститься с домом знахарки не повернулся. Пускай живут, как жили – будто во сне…
В Ладогу мы заходить побоялись. Лис твердил, мол, не такой дурак Славен, чтобы самому в пасть волка соваться, Медведь кряхтел, не ведая, что сказать, а я считал – мог Славен пойти в Ладогу. Меслав-то нас в утопших числит.
Стояли мы на краю поля, недалеко от городского тына, спорили, кричали, чуть не передрались вовсе, когда заметили совсем рядом, в двух шагах, босоного мальчишку в длинной рубахе, с деловито всунутым в широкий веснушчатый нос пальцем. Откуда он пришел, как подобрался, сколько слышал того, чего не следовало – бог весть, но смотрел пристально, а в круглых хитрых глазах таился интерес.
– Брысь! – рявкнул на него Лис, но мальчишка лишь сменил копающийся в ноздре палец. А потом глубокомысленно произнес:
– Вы те, которых Князь Меслав ищет. Лиса будто вихрем подбросило к парнишке. Схватил за худые плечи:
– Подслушал?
– Вот еще… – гордо заявил тот. – Вижу.
Медведь отодвинул брата, склонился к мальцу:
– Как звать-то тебя?
– А тебе что за дело? – не растерялся тот, но внушительный вид Медведя безотказно действовал на мальчишек, и он сдался – Ну, Препа…
– Скажи, Препа, не видал ли ты в городище человека, речью на нас похожего, в рваном платье и с девицей в мужских портах?
– Во даешь! – восхитился Препа. – Да неужто я таких пропустил бы. Не-а… Не видел…
Медведь разогнулся, разочарованно пожал плечами. Я вскинул глаза на заходящее солнце. Раскатилось оно над сжатым полем закатным заревом, знать, погуляет завтра Позвизд, потешится, сгибая деревья, срывая с дороги пылевой покров, заглядывая в людские дома. Да и сами мы точно в его бороде запутались, мотаемся по белу свету, и конца тем скитаниям не видно…
– Где живешь, Препа?
– Да вон. Хотите – переночуете у нас? – Парнишка махнул рукой на невысокий холмик с краю поля и добавил: – Да не бойтесь, я про вас сказывать не стану.
– И с чего это ты такой добрый? – съязвил Лис. Парнишка смутился, указал рукой на меня:
– Вон та штука нравится. Дадите – смолчу…
Я ощупал висящую на шее монету – дар умершего на ладье варяга. Почему-то не хотелось расставаться с ней даже за теплый ночлег и сытный ужин.
– Слишком смел ты, парень. Этак недолго и по шее схлопотать, – не поддался на его предложение Лис.
И Медведь, всегда охочий до еды, на этот раз лишь усмехнулся:
– Рановато тебе торговлей заниматься.
– Ну и спите тогда в лесу, – обиделся тот и, бодро припрыгивая на ходу, побежал к своему земляному дому.
Мы так и поступили. Отошли к лесочку и устроили на земле мягкое ложе из веток. Ими же и накрылись. А Препа, хоть и понабрался от варягов привычки все покупать да продавать, а души широкой словенской не утратил. Отыскал нас. Приволок тайком унесенные из дому кремни – огонь высекать, и полкаравая хлеба. Глаза у него светились во тьме, словно малые огоньки, и вспомнил я, как в детстве мечтал совершить что-то загадочное и страшное, чтоб была у меня тайна, мне одному известная. Препе такой случай выдался, вот и сиял паренек от собственной значимости, от превосходства над прочими сверстниками. Дня два еще помолчит, а потом не вытерпит – поделится тайным с приятелем, а тот еще с одним и еще, и спустя неделю вся Ладога будет знать, как он помог Княжьим преступникам. Его-то не накажут – какой с мальчишки спрос, а родителей его, верно, потянут к Меславу на дознание, что да как… За детские шалости взрослые в ответе… Придется бедолагам объяснять, что купился сын на загадочную монетку, пытался торг вести…
