– Котом! Ха-ха-ха! Охотник! Хоробра напугал! Кот… Моего хоробра!
Ему вторили бояре. Не в силах выносить их обидного смеха, Загнета схватил со стола суму и ринулся наружу. Обида и злость душили его, и, даже садясь на коня, он продолжал слышать доносящиеся из княжьей горницы веселые голоса.
– Эй, погоди! – Чья-то сильная рука прихватила его за стремя, потянула назад. Загнета обернулся.
Совершенно серьезный Добрыня стоял возле него, протягивал руку:
– Дай-ка мне эту суму. Я ее Выродку покажу, когда воротится. Она не так проста, как думается… Я это за версту чую. А тебе за верную службу низкий поклон.
В сердце Загнеты хлынула волна благодарности. Недаром он всегда верил в ум и справедливость Добрыни! Не умея выразить своих чувств, он опустил суму в протянутую ладонь боярина и робко прошептал:
– А нынче где Выродок?
Добрыня всмотрелся в его лицо, слегка качнул седой головой в сторону серебрящейся под луной Непры:
– Недалеко…
Бледный диск луны выплыл из-за облаков, окатил лицо Добрыни печальным светом. На миг Загнете показалось, что боярин сам превратился в луч света – острый, прямой, летящий сквозь пустоту времени. «Он и до детей моих, и до их внуков дотянется – согреет своим теплом, защитит своей силой!» – неожиданно подумал Загнета и вздрогнул, услышав глухой голос боярина:
– В Родне…
ГЛАВА 42
Горыня пришел в Варяжкину избу поздним вечером, когда последние ленивые петухи уже оторали вечернюю зарю, и, проверяя, все ли в порядке, караульные на стенах принялись звучно окрикивать друг друга.
Принеся с собой частичку холодного осеннего ветра, Сторожевой ввалился в горницу. Оглядев позднего гостя, нарочитый поежился. С тех пор как покинул Киев, он замерзал все чаще. Может, оттого, что в Родне не нашлось ничего согревающего его душу и даже ветер гладил кожу каким-то предсмертным дыханием?
– Что хмуришься? – с порога осведомился Горыня и, подойдя ближе, небрежно хлопнул по столу широкой и тяжелой, словно кузнечная кувалда, ладонью. – Помирать тоже следует с песнями!
– Разве что помирать… – печально откликнулся нарочитый.
Пока они шли, да нет, не шли – бежали в Родню, спешно подгоняя обозы с провизией, усталых людей и лошадей, он успел сдружиться с Горыней. С виду нелюдимый и строгий, Сторожевой на деле оказался веселым и добродушным мужиком, вот только говорил мало. Зато если говорил, то непременно вовремя и самую суть. Варяжко нравились и его едкие замечания, и непреклонный, въедливый норов и прямолинейная грубость его высказываний. Не понимая столь странной Дружбы, Рамин обходил Сторожевого стороной и часто советовал нарочитому:
– Этот до добра не доведет! Не верь ему…
– А кто нас нынче до добра доведет? – неизменно откликался Варяжко. – Нам ныне прямая дорога в сыру землю.
В пути он и впрямь так думал, а придя в Родню, окончательно в этом уверился. Узнав о сдаче Киева, Ярополк совсем сник.
– Предали меня… Предали… Все предали… – уставясь в стену, шептал он.
Варяжко и оставшиеся верными бывшему киевскому князю дружинники часто заходили к нему, наперебой советуя: кто – посечься с братом в чистом поле и с честью полечь костьми на родной земле, кто – уйти к печенегам и, набравшись силы, обрушиться на подлого Новгородца, а кто (были и такие) – помириться с находником. В числе последних советчиков самым рьяным оказался Блуд. Но, слава богам, его речи так же не достигали ушей князя, как советы прочих. Сидя в полутемной, завешенной крашениной горнице, бывший киевский князь сверлил пустым, безумным взором стены приютившего его дома и никого не слушал. Иногда Варяжко казалось, что, уже похоронив себя, Ярополк справил тризну и теперь лишь дожидался, когда кто-нибудь погребет его измученное тело.
– А насчет Блуда-то ты был прав, – перебил грустные мысли нарочитого Горыня. Он уже снял сапоги и, блаженно вытянув ноги к огню, откинулся на лавке. Из темного угла избы мигом выскочила девка-чернявка и, подхватив мокрую обувь, метнулась к печи – высушить. Лениво, будто через силу, Горыня вытянул руку, поймал взвизгнувшую девку за подол и, подтащив поближе, вгляделся в ее измазанное сажей лицо. Поглядел недолго, а затем оттолкнув, с отвращением сплюнул:
– Тьфу! Грязна, как игоша! Стыдоба… Вот она, жизнь воинская! Перед смертью и бабу-то не всегда потискать удается!
Произнесенное с искренним огорчением замечание Сторожевого рассмешило Варяжко, но, сдержав улыбку, он спросил:
– Ты что-то о Блуде толковать начал?
– Да. – Наслаждаясь теплом, Сторожевой улегся на лавку, прикрыл глаза. – Мой паренек лишь нынче правду рассказал, да и то случаем. Видел он тогда Блуда.
– Когда? – не понял Варяжко. – Какой паренек?
– Ты что, забыл уже? – Горыня потянулся, приоткрыл один глаз. – Тогда, в Киеве еще… Ты меня разузнать просил, кто предатель. Чей голос ты на Непре слышал. Неужели забыл?!
Нарочитый и впрямь уже забыл о своей просьбе. Как-то было не до этого. Спешно собирались, спешно бежали и все время слышали: «Владимиру покорились те, Владимир полонил этих…» Злые вести неслись по пятам, терзая душу, словно оголодавшие дикие псы. А Блуда Варяжко простил в тот миг, когда, не раздумывая, воевода согласился отправиться с Ярополком в Родню. Был бы он предателем – разве ушел бы на голод и холод со своим несчастным князем? Нет, остался бы дожидаться щедростей победителя…
Совсем немного времени прошло с той поры, как Варяжко поверил Блуду, и вот те на – является Горыня и говорит, будто Блуд предал Ярополка!
– Быть того не может! – невольно вырвалось у нарочитого.
– Может иль не может – этого я не ведаю, а говорю, что слышал. И еще будет тебе над чем голову поломать: частенько что-то после Вечерницы повадился наш Блуд по городищу шастать, во все закуты заглядывать, словно ищет кого. Мои ребятки не раз его примечали. Странно это… Хотя нынче и Блудовы козни уж хуже, чем есть, не сделают. Некуда хуже…
Махнув рукой, Горыня подложил под голову свернутый корзень и, рухнув на него, сладко засопел. «Устал», – качнул головой Варяжко. От свирепствующего в городище голода все быстро уставали. Своих-то запасов из Киева взяли мало – шкуры спасали, не до жратвы было, – а роднинских едва хватило на два дня, чтоб в полсилы прокормить дружину. На третий день, невзирая на мольбы и вопли горожан, вой Ярополка перерезали всю роднинскую скотину, но и этой убоины дружине хватило не надолго, и теперь голод взял городище в полон. За лошадиную голову Ярополк обещал любому по гривне. Такой щедрой платы за кожу-кости ни наши, ни заморские купцы еще не видывали и, небось, рекой потекли бы со своей провизией к осажденному городищу, но обступившая стены Владимирова рать никого не пропускала. А пойти против воинственного Новгородца охотников не находилось…
Варяжко поглядел на спящего Горыню и вышел из избы. Он не хотел спать – ум нарочитого будоражила новость о Блуде и непонимание происходящего. Если Блуд предатель, то почему вместо щедрот Владимира он. выбрал голодное изгнание?
