– Устраивайся, – указал мне на одну из лавок Журка. – Я погляжу, что поесть.
Мне вспомнился дом Улеба. Там тоже было много людей. А потом они вповалку лежали на подводах и остекленевшими глазами смотрели в небо… Ребятишки, бабы…
– Не уходи, – попросила я.
Брови Журки поднялись домиками.
– Ты что, испугалась?
Я не хотела признаваться, но эта изба пугала меня. Казалось, стоит моему новому знакомцу уйти, и в двери вползут жуткие черные тени с мечами вместо рук. Даже образа сердито, будто обвиняя, глядели из красного угла…
– Не бойся. – Журка нырнул за перегородку. Я сжалась, села на лавку и покосилась на соседей. Слева сопел во сне краснорожий детина в залатанной рубахе, справа, укрывшись с головой платком, кашляла какая-то женщина.
Журка не появлялся. Страх нарастал. Стало трудно дышать. Ничего не соображая, я схватила узел с пожитками и рванулась прочь из избы.
– Ты куда? – Журка вынырнул из-за переборки и поймал меня за руку.
– Ухожу… Не могу больше… – выдавила я.
– Господи, кто ж тебя так напугал? На-ка поешь, и все страхи пройдут. – Он сунул мне в руки ломоть хлеба и кусок сала. Сало приятно растеклось во рту.
– Ничего?
Я кивнула.
– Тогда пошли. – Журка потянул меня обратно. Краснорожий детина уже перевернулся на другой бок и храпел не так грозно, как раньше, а баба скинула во сне платок и оказалась совсем молоденькой рябой девкой с русой косицей.
– Это моя сестра, – заботливо прикрывая ее сползшим платком, пояснил Журка. – Младшая.
– А этот? – Я ткнула пальцем в сторону краснорожего.
Журка улыбнулся:
– Его я не знаю. Наверное, его привел брат. – После сала с хлебом меня разморило, и речь Журки звучала невнятно, словно издалека: – Кто откуда. Есть родичи, есть пришлые. Брат у меня добрый, всех привечает. И люди тут незлобивые, не обидят…
В дремоте я не сразу заметила, что Журкина рука легла на мое плечо и сначала нерешительно, а потом все настойчивее принялась гладить по спине. Потная чужая ладонь залезла под рубаху, коснулась живота…
– Ты чего? – очнувшись, почти беззлобно спросила я. – Сдурел?
Журка быстро убрал руку.
– Прости, – пробормотал он и отвернулся. – Ладно, утро вечера мудренее, давай спать.
Спалось мне плохо. То будил храп краснорожего, то тревожил кашель Журкиной сестры… Сморило меня только к рассвету, а открыв глаза, я не увидела в избе ни грозного соседа, ни кашляющей девки, ни самого Журки. Без людей горница казалась огромной и запустелой. Только на чисто выметенном полу у двери возились голозадые малыши и за перегородкой слышались негромкие бабьи голоса. Я встала и заглянула туда. У печи хлопотали три бабы. Две русоволосые и дородные, а одна невысокая, темненькая, чем-то похожая на Журку.
– А, проснулась, – улыбнулась мне одна из русых и указала на дымящийся котел: – Есть хочешь?
– Нет. – Я помотала головой и поинтересовалась: – А где Журка?
– Кто его знает, – недовольно буркнула темноволосая. – Шляется где-то, бездельник.
– Верно, пошел на торжище, – проговорила другая русая. – Он частенько там толчется: товар поднести, ухапить чего…
– Ворует? – изумилась я.
Русоволосая недовольно нахмурилась:
– Журка не вор! Болен он. Делом заниматься не может, вот, бывает, и взбрыкнет, сдурит… А так он не вор!
Болен? Что же за недуг его мучит? Однако спрашивать о подобном было неловко.
– Коли он тебе нужен, так сходи на площадь, поищи его там, – предложила одна из хозяек, а две другие закивали. Казалось, они просто старались вежливо избавиться от назойливой гостьи.
– И впрямь пойду поищу, – согласилась я.
На торжище кричали, толкались, ругали друг друга и нахваливали свой товар. Я прошлась по гончарному ряду, оглядела высокие кувшины с узорными горлышками и пузатые миски со змеями на круглых боках, потом полюбовалась на дивные вышивки ковров и покрутила в руках переливающиеся бабьи безделушки. Наглядевшись, выбралась из толпы и села на поваленное бревно у дороги. Мимо туда-сюда сновали люди. Одинокие мужики с товаром, ватаги усатых рослых воинов в белых рубахах, стайки веселых девок и бабы в шитых бисером кокошниках, с няньками и служанками.
К полудню на рынок пригнали рабов. Их было всего пятеро – две коренастые грудастые девки, старик, тощенький паренек и мужик с руками кузнеца. Проходя мимо меня, одна из баб скосила желтые бесстыжие глаза и едва заметно подмигнула. Похоже, она совсем не тяготилась участью рабыни…
– Опять Палашку продают, – заметил один из зевак, а другой отозвался:
– Да, нынче Мирону деваться некуда. Хозяйство разорено, только за Палашку денег и возьмет. На нее спрос, как на золото.
За что в Вышегороде так ценили грудастую и желтоглазую Палашку, я уже не услышала, но из интереса увязалась за толпой. Рабов погнали через кузнечный ряд к реке.
– Найдена! – Журка вынырнул из-за телеги с кожами и схватил меня за руку. Его лицо светилось от радости…
– Я тут… – начала я, но он не дал договорить:
– Пойдем, поглядишь, какие из Царьграда вещицы привезли! – и вдруг замер, уставившись на меня круглыми черными глазками.
– Ты чего? – спросила я.
– А вещицы-то словно для тебя сделаны! – как-то задумчиво пробормотал Журка. – Одинцы
[8]
сюда, – он коснулся кончиками пальцев моих ушей, а затем мягко провел по шее: – а бусы жемчужные вот так… Княгиня!
Я засмеялась. Слова Журки польстили.
– Не нужно мне бус, – сказала я.
Журка помрачнел:
– Нужно! Такой красоте нужно!
– Нет. Мне и так хорошо. У меня есть такая диковина, перед которой поблекнут все царьградские украшения.
Мне понравилось, как расширились и заблестели его глаза.
– Гляди. – Я запустила руку за шиворот и вытащила на свет свой оберег
[9]
– большую округлую стекляшку, оплавленную в серебро. По краю серебряного ободка затейливо тянулись руны
[10]
.
– Мое имя. – Я провела по ним пальцем.
– Ух ты… Откуда такая? – восхищенно шепнул Журка.
– Друг подарил. Очень хороший друг.
Я спрятала оберег под рубаху. Воспоминание о Старике резануло по сердцу, и ощущение легкости исчезло. И зачем я вытащила этот оберег, зачем коснулась стариковского подарка?
