– Скоро Владимир войдет в город, и мы будем спасены, – успокаивал он свою возлюбленную.
– Откуда ты знаешь? – удивлялась она. Он молчал и многозначительно улыбался, но однажды признался:
– Я послал князю русов стрелу с известием об источниках, которые питают город.
– Ты?! Как ты мог?! – выкрикнула она.
– Мог. Ради тебя я могу все, – твердо ответил Анастас. Он ждал от нее понимания и признательности, но она ничего не желала понимать.
– Ты… ты… – стонала она, – ты предатель!
Он попытался объяснить, что город все равно был обречен и лучше сдаться на милость победителя, чем умирать от голода, но она не слушала. Голод лишил ее разума.
– Я сделал это только ради тебя. Ты сама просила помочь, – сказал он, и эти слова немного успокоили ее.
– Значит, мы оба виновны, – прошептала она. – Уходи, я не хочу тебя видеть.
Он ушел. А она… Больной рассудок заставил ее свить длинную веревку и повеситься в том же полутемном доме, где они предавались любовным утехам. Он узнал об этом лишь потом, когда горожане открыли ворота русичам и победители вступили в город. Увидев их, Анастас побежал к ней – рассказать о спасении, но ее уже не было, только под потолком на толстой веревке покачивалось мертвое тело. Тогда Анастас понял, что его предали. Та, ради которой он жил, ради которой открыл врагу тайну города, покинула его. Все было напрасным…
После этого он не пожелал оставаться в Херсонесе, а пошел к Владимиру. Князь русов взял его в Киев.
С того горького дня прошло немало лет. Волосы Анастаса посеребрила седина, но он верно служил князю и в конце концов стал его другом, советником и настоятелем киевской каменной церкви. Владимир оценил ум и хитрость херсонесца. Жаль, в последнее время князь часто болел, и делами в Киеве заправлял его старший сын Святополк. Анастас старался угодить и ему. А два дня назад Владимир почувствовал себя хуже. Он позвал доверенных бояр. Их было трое. Пригласил и настоятеля.
Едва взглянув на старого князя, Анастас понял, что Владимир умирает. Его руки дрожали, и время от времени судорога пробегала по всему телу.
– Где мой сын Борис? – твердил он. – Борис должен вернуться из похода. Ждите его! Пусть он станет над Киевом. Святополк ждет моей гибели… Ищет власти… Жаждет киевского престола…
Князь задыхался. Старший из бояр – тысяцкий Улеб поднес к пересохшим княжеским губам кружку с водой, но Владимир оттолкнул его руку. Он спешил. Полуслепые глаза зашарили по знакомым лицам в поисках единственно нужного. Отыскали и закрылись.
– Анастас… Ты здесь…
– Да, князь. – Игумен шагнул вперед. – Господь слышит тебя.
Владимир едва заметно усмехнулся:
– Перед Богом мне виниться не в чем. Как жил, то и заслужил. А ты… Спрячь мое тело, Анастас, и пообещай, что никто не узнает о моей смерти до возвращения Бориса! Обещай!
Анастас обещал. Всю ночь они с Улебом провели подле умирающего. Утром сердце Владимира остановилось. Тогда Улеб выломал пол в сенях, завернул тело в ковер и спустил вниз. Анастас же погрузил мертвого князя на телегу и отвез в церковь. Тайно… Как желал Владимир..
3
Ни свет ни заря Старик потащил меня на пристань. Никто из слуг кузнеца не вышел нас проводить.
Заспанная и недовольная, я ступила на протянувшуюся к набережной дощатую мостовую. Мокрая деревяшка выскользнула из-под ног. Плюх! Я шлепнулась в лужу. Зипун мгновенно намок, а рукава по локоть наполнились вязкой серой жижей.
– Черт! – выругалась я.
– Не поминай нечистого, – строго приказал Старик и протянул мне посох. – Поднимайся.
Я ухватилась за посох, подтянулась и вылезла на помост. Несчастная и промокшая. Вода капала даже с шапки.
– Пойдем. Горясер ждет, – поторопил Старик, и тут я разозлилась. Размазала рукавом грязь по лицу и подняла на него взгляд:
– Торопишься так иди, а я остаюсь.
От неожиданности он поперхнулся. Закашлялся.
– Ты… Кхе-кхе, ты чего? Кхе… Чего…
– А ничего! – Я встала, забросила за спину мешок и зашагала прочь, туда, где маячили купола церкви. В приютном доме у монахов всегда найдется местечко, где можно переодеться и высохнуть. Спать мне уже расхотелось.
Хлюп, хлюп, хлюп, – заходила мостовая. Я обернулась. Старик догонял.
– Ты чего, спятила?! – издали закричал он. – Хватит дурить, не то опоздаем!
– Пока не переоденусь, никуда не пойду.
– А когда переоденешься? – Старик догнал меня, встал напротив и, просительно выгнув брови, заглянул в лицо.
– Тогда пойду. – Я шмыгнула носом. Злость прошла, и ссориться больше не хотелось. К тому же Старик был прав: нищета поджимала, а щедрее Горясера за наши песни никто не платил.
До приютного дома мы дошли быстро. Он кособочился возле церковной ограды, под холмом. Едва я открыла дверь, как в нос ударил знакомый запах давно немытых тел и прелого сена. С сенных лежанок поднялось несколько всклокоченных голов и тут же упали обратно. Обитатели приютного дома – калеки и нищие – редко просыпались так рано.
– Быстрее же, быстрее, – торопил Старик.
Я развязала мешок, вытянула оттуда чистую рубаху и принялась раздеваться. Мокрая срачица
[5]
комом скрутилась на шее. Я досадливо дернула ее, шатнулась и наступила на что-то теплое и мягкое.
– Ой! – вскрикнул женский голос.
– Прости Христа ради, – извинился за меня Старик.
Я наконец содрала с головы мокрую ткань. На полу, под моими ногами, сидела маленькая худая женщина с острым носом, блеклыми глазами и впалыми щеками. Придерживая у груди большой, но рваный платок, она зло взглянула на меня:
– Гляди, куда прешь!
– Прости, – повторил Старик. Извинение ее смягчило.
– Ладно уж, бывало и хуже… – поднимаясь, буркнула она. На меня пахнуло перегаром. Видать, вчера эта баба вдосталь повеселилась с прибывшими в город гостями. Я не питала к подобным ей ни ненависти, ни отвращения. Всяк добывает себе пропитание, как умеет…
Я надела платье, затянула тесьму под грудью и одернула рукава.
– Экая красотка, – завистливо сказала женщина. Ее маленькие глазки ощупали мой наряд. – За нее можно получить хорошие деньги, – немного поразмыслив, сообщила она Старику. Он засмеялся. Я тоже улыбнулась. Незнакомка не хотела меня обидеть, скорее льстила.
– Вчера на пристани были купцы из болгар, – продолжала она. – Охочи до баб… Они бы не поскупились. Жаль, ушли ночью.
Старик удивленно приподнял брови:
