Журка вышел. Марьяна засуетилась у печи, то и дело оглядываясь на меня и вытирая руки о застиранный подол серника. Мальчишка подошел и заинтересованно заглянул мне в лицо. В блестящих детских глазах появилось мое отражение. Я слабо улыбнулась и прохрипела:
– Ну как?
Мальчишка поковырялся пальцем в носу, хлопнул пушистыми ресницами и вдруг, разревевшись, кинулся к матери. Та нагнулась, сгребла его в охапку и зашептала что-то успокаивающее. Я отвернулась к стене. Теперь можно было поспать. Разбудил меня Журка.
– Давай поднимайся, – бодро крикнул он мне в ухо. – Хватит дрыхнуть. Уже второй день бока отлеживаешь. Кондрат сказал, что тебе надо поесть.
В ноздри ударил запах тушеной репы. В животе заурчало, и рот наполнился слюной. Я села.
– Держи. – Журка протянул мне плошку с едой и улыбнулся. Он выглядел непривычно ухоженным. Светлые волосы стянула голубая с вышивкой лента, а шелковая рубашка больше подошла бы для боярина….
– А где хозяйка? – заметив в углу сладко спящего мальчишку, поинтересовалась я.
– О, и голос вернулся! – обрадовался Журка. Я откашлялась. Верно, не хриплю. Словно никогда и не пела для оборотней.
Мой взгляд упал на скомканную рваную одежду в углу. Вспомнился Горясер…
Я уткнулась в миску. Есть расхотелось.
– Ты скажи, как тебя на погост занесло? – гремя чем-то у печи, спросил Журка.
Я пожала плечами:
– Сама не знаю.
– Из-за него, из-за этого наемника?
Я не видела воришку, но чуяла, как он напрягся в ожидании моего ответа.
– Нет… Не знаю…
Журка подошел и присел на краешек моей постели:
– А ты расскажи.
В его руке покачивался сковородник. «Приучили к хозяйству», – усмехнулась я и проглотила сладкий кусок репы. Приятное тепло согрело горло и потекло внутрь. Хорошо… А если и впрямь рассказать Журке обо всем? Поверит?
– Ладно, если хочешь, слушай. – Я наклонилась, поставила на пол кашу и набрала побольше воздуха. – Это началось тогда, когда ты вытянул меня из Ведьмачьей ямы. Там со мной сидела ведьма, Дарина… Хотя нет, началось раньше… В Новгороде, когда мы со Стариком встретили Горясера…
Я говорила долго. Так долго, что Журка устал сидеть, вскочил и принялся расхаживать по избе. Мальчонка в углу проснулся и глядел на меня завороженно, будто на некую невидаль, а я все рассказывала о Горясере, о Глебе, о Ярославе, о княжне и оборотнях. Остановилась, только когда почувствовала, что сказать больше нечего. С души будто свалился тяжкий камень. Журка снова присел ко мне на постель и рукоятью сковородника почесал затылок.
– Что скажешь? – спросила я.
Он нахмурился: ,
– Скажу так: ты не врешь, да я не верю.
Мне стало обидно. Вот и попыталась открыть душу!
Он заметил мое разочарование и поспешно продолжил:
– Ты сказительница, видишь то, чего обычный человек не углядит. Простой наемник кажется тебе мечом из древнего сказа, волки – оборотнями…
– Ты, – обиделась я, – хочешь сказать, что я сумасшедшая?
– Нет, что ты! – Журка взмахнул руками. Сковородник стукнул о стену, но воришка даже не заметил. – Ты не сумасшедшая, просто… – Он на миг задумался и наконец нашел нужные слова: – Ты как ребенок. Он тоже в любом кусте видит то нежитя, то лесного духа…
Я отвернулась. Он ничего не понял. Жаль… А где репа? Хоть поем, коли не о чем говорить.
– Знаешь, – вдруг сказал Журка. – Ты необыкновенная… Я давно думаю… – Он запнулся. – Хотел сказать раньше, но ты и этот наемник… Тогда я подумал: и чего ты в нем нашла, чтоб так на шею вешаться, а теперь знаю… Ты его видела иначе. Вообразила, будто он и есть тот меч Орея из песни. Ты не Горясера полюбила, а загадочный меч. Только тебе с ним счастья не видать.
Об этом я и сама знала. Какое с Горясером счастье? К тому же он и княжна… Мне захотелось плакать. Миска с уже остывшей репой вновь очутилась на полу.
– А я тебя… В общем…
Журка заикался? От неожиданности обида прошла. Я повернулась. Воришка спрятал взгляд. Бледные щеки вспыхнули румянцем.
– Ты чего? – удивилась я. у
– Я… – Он сжал кулаки и отвернулся. – В общем, давай вместе…
Чего это он так смутился?
– Ну? – поторопила я.
– Вместе жить! – выпалил он и заспешил: – Я тебя ничем не попрекну. Не вспомню ни о той ночи, ни об этой… Позора за тобой не будет… Заживем как люди. Дом, детишки..
Я хмыкнула, а потом не удержалась. Нервный смех плеснул из моего горла, будто вода из опрокинутого жбана. Он растекся по клети, заполз в щели, задрожал мелкими каплями на бахроме скатерти.
Щелк, щелк…
Звуки пришли раньше, чем боль. Я отдернулась и вскочила. Спрятав лицо в ладони, Журка сидел на полу у моих ног, а над ним, будто квочка над цыпленком, стояла хозяйка избы. Ее глаза сверкали от гнева. Должно быть, она вошла и услышала нелепое Журкино предложение. Смеялась я, конечно, зря, но зачем же по щекам лупить?
– Ты! – замахиваясь, выкрикнула Марьяна. – Как ты смеешь! Он тебе… а ты…
От ярости голос у нее срывался, а щеки мелко подергивались. «Убьет», – мелькнуло в мозгу. Я перехватила ее запястье и повернула. Все вышло настолько неожиданно, что баба взвыла от боли и пригнулась, пытаясь высвободить руку. Я оттолкнула ее. Споткнувшись, она упала на пол вниз лицом. Этого я не хотела.
– Мама! – Мальчишка кинулся к упавшей женщине и вцепился в ее плечи. – Мама!
Женщина не шевелилась. Мальчик повернулся ко мне. Его губы обиженно скривились, а в глазах заблестели слезы.
– Дура! – прокричал он единственное знакомое обидное слово.
Незамысловатое ругательство малыша ударило больнее, чем пощечины его матери. Мне стало холодно.
Тяжело опираясь на руки, Марьяна села. Платок с ее головы съехал набок, и темные пряди закрыли щеку.
– Вон из моего дома! – тихо произнесла она.
Я потянулась за рубашкой. Женщина права. Пора уходить. Натягивая рубаху, я повернулась к Журке:
– Прости. Я не со зла, просто устала. Сама не ведаю, что творю. А за твои слова спасибо. И знаешь, лучше друга у меня не было. Правда…
– Знал, что ты так скажешь, – тихо ответил он. – Знал, а не удержался…
Я наконец справилась с завязками и накинула поверх рубахи серник. Нужно идти. Куда? А не важно… Куда ноги понесут…
В дверь постучали. Марьяна поднялась и недоуменно воззрилась на меня. Журка насторожился, а паренек мгновенно скрылся за спиной матери. Стук повторился.
