«А если нет, то что? Прятаться по темным углам всю оставшуюся жизнь?»
Нет. Что бы он ни потерял, приобрел Киндри две вещи, которые и не помышлял иметь: Дом и имя. Он должен постараться никогда больше не быть никчемным.
«Тогда вставай, Киндри, Бродяга по Душам, вставай и иди».
Он поднялся, суставы трещали, как у древнего старца, тело скручивала острая боль. Вот оно, ощущение того, что ты смертен, и его дал ему попробовать Иштар. Он обошел наковальню (остальные дали целителю дорогу) и одеревенело опустился на колени рядом с Норф. Его протянутая рука тряслась. Судя по медленному дыханию, девушка была уже глубоко в дваре. Все барьеры сняты. Ты словно стоишь на краю пропасти, в лицо тебе вглядывается тьма, а в ней притаился тот чудовищный дом с холодным, загнивающим залом.
«Давай, Норф, ныряй. Вперед».
И он прикоснулся к лицу Джейм.
Глава 2
Красные облака лениво поползли по площади, в них то появлялись, то так же безмолвно исчезали розовые клочья, в огне факелов кружились кровавые прожилки, хотя вокруг не было ни ветерка. Старейшины сгорбились каждый в своем углу, выглядели они фантастическими статуями, больше всех — «женщина» и украшенный перьями мужчина. Наблюдатели вне площади тоже застыли неподвижно. Все работники собрались в южном углу двора, Претендент стоял за их спинами, словно ловя последний шанс скрыться с глаз долой. Северный угол занял великан мерикит во всем своем блистающем великолепии и совершенном одиночестве, он угрюмо молчал, — ну вот еще, опускаться до ожидания.
Кирен размышляла, почему они медлят. Что кенциры — или даже Индекс — знают об этом диком горном народе, занимавшем Заречье до Кенцирата, до всех старых империй? Если знание — сила, то сейчас они на ее оборотной стороне. Следовательно, она тоже должна ждать, пока мерикиты не начнут, пока Гора Албан (бог, ну пожалуйста) не окажется в безопасности, пока не кончится исцеление.
— Почему так долго? — выпалила она, несмотря на все свои тревоги, почти шепотом. — Ведь ясно, что никакие важные мышцы и артерии не задеты. Раннее вмешательство устранило бы последствия бесследно. Даже сейчас!.. Сколько времени обычно требуется для глубокого исцеления?
— А сколько… длится сон?
— Зола, прошу тебя, не надо загадок.
— Это скорее метафора, как и все сны и образы душ. Для лекаря за работой время иллюзорно.
— Не совсем, — вскинул Индекс свое умное обезьянье личико. — Долог ли сон, тянется ли он минуту, день или целую жизнь? Иногда и возраст лекаря меняется соответственно. Хм, я знал паренька, за одну ночь состарившегося на целый век.
Произнося эту фразу, он не отрывал от Кирен долгий злобный взгляд — месть за то, что девушка так больно ранила его чуть раньше. И она не винила старика. Чем она была одержима, отчего вела себя так бестактно? О, это было возбуждающе, горячка спора часто бодрит, но вот после!..
Спокойно, просто дряхлый чудак поднял тему, о которой лордан старалась (очень старалась) не думать.
Факты прежде теорий, практические нужды важнее выгоды. Она уже обсуждала это с Золой раньше и действовала в соответствии с убеждениями, настояв на том, чтобы Киндри занялся раной Джейм. Так, ну и что, лекарь и Карающий…
Нужно ли было сводить этих людей вместе вопреки воле обоих? А если они губительны друг для друга? Ей хотелось бы видеть лицо Киндри, но его заслоняли длинные волосы, свисающие кровавой — по цвету туч — бахромой. Длинные, чуткие, подрагивающие, как крылья мотылька, пальцы лежали на чужом лице, скрытом под маской. Этот хрупкий контакт напомнил Кирен, сколь шатким должно быть равновесие между ними. Она вскинулась, когда Жур заскулил и задергал лапами, словно пытаясь погрузиться в самую глубь сна своей хозяйки. Но на этот раз девушка и целитель ушли туда, куда барс не мог за ними последовать.
— Слушай, — тихо сказала Зола.
Снаружи, вдалеке, кто-то закричал. Голос, хотя и слабый, звучал настойчиво и призывно, словно среди поля битвы:
— Норррф! Норррф!
Дыхание лежащей в тени изменилось.
Глава 3
Толстая черная нить перехватила складку на щеке мертвого флага. Веки сползли вниз, рот перекошен, мужественное, привлекательное и надменное лицо будто усмехается над своим искажением.
Посмотри на нас, своих бесценных предков. Что, милые личики? Находишь сходство?
— Замолчите, — пробормотал Киндри. — Я не слушаю вас.
Не следовало бы ему вообще говорить. Врачевателя защищало лишь то, что пациент спит глубже его, хотя дыхание двара у них сейчас слито воедино. Надо закончить и выбраться отсюда прежде, чем она проснется. Он полностью сконцентрировался на распарывании этого грубого шва, стежок за стежком. С какой же жестокостью его затягивали. Киндри поддел пальцем черную нитку и потянул. Ноготь тут же расщепился.
Что здесь стоит спасения? Мы — павший Дом, сгнившие, разлагающиеся люди. Твой Дом, твой народ…
Сломанный ноготь зацепился за основу ткани. Заплесневевшие нити лопались и кровоточили, как разорванные вены, когда он на ощупь пытался перетянуть их.
И кто ты такой, нуждающийся в нас, чтобы доказать свою собственную цену?
«…Замолчите, замолчите…»
Вот. Покоробленные стежки подались (как же саднит палец), и проклятая черная нитка выползла длинным червем, изгибающимся в скользких от крови руках, вырываясь, норовя забраться в рукав. Лекарь чувствовал ее извивающееся продвижение навстречу массе других промокших шевелящихся шрамов внутри рубахи, внутри обнаженной клетки ребер. Пятьдесят знамен восстановлено. Сколько еще осталось? Ряд за рядом висят обезображенные лица на стенах холодного Зала Мастера, смотрят искоса, шелестят на ветру двара, коварно перешептываясь и хихикая.
Ты дурак-безотцовщина, и матери у тебя никогда не было, ублюдок.
Киндри привалился к стене. Ему никогда не заштопать их все, а значит, и не исцелить образ души. Смертельным заблуждением было начинать с этого. Павший дом, гниющие люди… «Я не стану слушать!» Возможно, время жизни и замедляется здесь, но только лекарь, которому доступна его собственная душа, обладает силой для столь грандиозного лечения, хотя и такого оно может состарить и убить за одну ночь. А Киндри не способен даже управлять своим телом на этом уровне. Мерзость этого места разъедает ему сейчас кишки — как хваталки, порхающие в желудке, или черви, копошащиеся в могиле. Символически, конечно, но…
Опять подступил лихорадочный страх смерти, и прежде не раз превращавший его в труса. Чтобы войти в это прибежище, шаниру пришлось прийти в соответствие с дыханием двара своей кузины. Оно все еще посвистывало — в нем, над ним, кофта служила мехами для лишенных плоти ребер. Остановить порывы невозможно. Пробудиться тоже. Без резерва души физическое тело лекаря умрет во сне от истощения. Что если сюда не проникнет ни язычка того очистительного пламени? Киндри обхватил себя руками, будто сжимая в объятиях худые плечи, чувствуя прожорливое шевеление внутри. Его мозг сглодают по кусочкам собственные страхи, столь же реальные здесь, как личинки в тухлом мясе.
