Она сердилась на него за то, что позволил отцу выгнать ее, но найти брата было все-таки нужно, потому что… потому что у нее кое-что для него было. Кольцо и меч Ганса. Перстень надет на палец, ладонь сжимает эфес грозного Разящего Родню.
Меч беспокоил девушку. Он сломался в руках отца, но теперь опять был цел, за исключением эмблемы на рукояти. В трещине что-то двигалось, темное и влажное: бесплотные губы, беспрерывно бормочущие голосом отца, и острые зубы, кусающие ладонь. Но она не может бросить его, пока Тори не разожмет ее кулак, — но, сделав это, он и не увидел, как меч разъел руку сестры. Его это не волновало. Так что она не предупредила брата о сумасшедшем шамкающем голосе и голодных зубах.
Потом она снова искала Тори, потому что он отослал ее от себя и теперь прячется, словно в какой-то глупой игре.
В Канун Весны Джейм наконец-то нашла его, стоящего на краю Южных Пустошей, спиной к ней. Брат держал Разящего Родню и прислушивался к голосу, не замечая, как кровь из руки струйкой стекает по лезвию — зубы молча делали свою злобную работу.
Джейм позвала:
— Брат…
— Я отказываюсь смотреть этот сон! — отрезал он и быстро ушел.
— Вернись! — кричала она вслед. — Ты не можешь вечно убегать от меня!
Но он уже исчез в перекатывающихся песках.
Нет, это не песок, а сухие листья, с легким хрустом ударяющие по лицу. Перед девушкой лежит серая городская улица, по обеим ее сторонам — развалины домов. Что-то черное ползет по вывернутым камням брусчатки мостовой к ней, призрачные пальцы аккуратно ощупывают булыжники на пути. За запертыми дверями ревут охваченные ужасом ребятишки. Монстр Нижнего Города, все-таки не уничтоженный, шепчет о чем-то на ветру. Ее голосом, прилетевшим из другого места, другого сна.
Появился горбатый месяц, белый и холодный. Ни песка, ни листьев — снег, скрывающий вершины гор Тимор и Тин-набин, маячащих над головой. Она на Голубом перевале в Хмарях, лицо обращено на восток, к Тай-Тестигону. И опять что-то крадется к ней, как тень, по нетоптаному насту. Оно поднимает голову — и Джейм узнает черты Отравы.
На зов откликнулся не тот брат.
Повернуться. Бежать. Если только суметь опять выбраться в мир бодрствующих, оставить его здесь, в месте, которому он принадлежит, — создание кошмарного сна, которым он стал…
«Ты не можешь вечно убегать от меня, — насмешливо прошептала темнота позади. — Кровные связи…»
Луна выросла, пошла на убыль, вновь выросла, снег таял под ее бледными лучами. Тень, преследующая девушку, погрузилась в зелень весны, но она приближалась, иногда ползком, иногда обвившись вокруг какого-нибудь пойманного дикого животного, скача на нем и одновременно высасывая душу. Один олень продержался неделю, прежде чем буквально распался на куски перед толпой до смерти испугавшихся оскалов, охотившихся на него. Демон шел по торговой дороге вдоль Стремительного потока, через Невиданные Холмы, обогнул подножие Снежных Пиков, проник в Заречье и, наконец, оказался у самых ворот Готрегора, где уже можно было прервать столь долгий пост и наконец-то пообедать…
Вскрикнув, Джейм пробудилась. Вокруг нее медленно проявилась комната в башне, а Жур, недовольный тем, что его потревожили, вдруг, слишком сильно сжав руки, перевернулся на другой бок и заворчал, вновь задремывая. Остынь, остынь, успокойся…
Снова все те же проклятые сны. Плохо, что они являются сами собой, когда изнеможение вынуждает девушку забыться. Еще хуже, что каждый из них заканчивается в новых декорациях, словно преследователь и вправду приближается. Но все-таки это ведь только сны.
Ладно: она обиделась на то, как Тори стал обращаться с ней. Не так-то просто было вернуть ему кольцо и меч Ганса. Некоторые поступки, которые Джейм совершала, некоторые места, где побывала, несомненно, привели бы его в изумление, если бы он только позаботился спросить. Но он ничего не спрашивал. Конечно же, Марк мог рассказать ему, но Тори настолько не любил шпионов, что девушка удивилась бы, начни он собирать информацию у нее за спиной. Прекрасно, оставим его в неведении; но и вправду стоило бы объяснить ему, что Разящий Родню был заново выкован за Темным Порогом.
А что до Отравы, так Монстр Нижнего Города, может быть, и создан вокруг его души, но он никогда (насколько она знала) не отличался сообразительностью своего направляющего. «Кровные связи»? Никаких чувств эти слова не вызывали. Это Тори, а не она, Связующий Кровью, но в своей ненависти к шанирам брат никогда не допустит, чтобы такая мысль даже пришла ему в голову.
Кровь — солоноватый вкус, когда страстный поцелуй Отравы чуть не лишил ее нижней губы, невидимый шрамик, который она до сих пор чувствует языком…
Это как раз достаточно реально.
Остальное имело бы смысл, будь она предсказательницей. Не имеет значения, что ее мысли по крайней мере дважды пересеклись с мыслями Отравы в Тай-Тестигоне или то, что расстояние между душами ее и Тори значительно уменьшилось с тех пор, как оба предыдущей зимой испытали на себе действие яда вирмы. Это не было предвидением. Черт побери, никогда в жизни Джейм не заглядывала в будущее и не собирается начинать теперь.
Но последняя картинка минувшего сна задержалась в сознании: призрачная фигура ползет по детской спальне Брендана, взбирается на кроватку, собираясь плотно поужинать после вынужденного воздержания. Отраве всегда нравились маленькие мальчики.
Нет, от раздумий никакой пользы. Сон или явь, патруль Каинрона или нет, она должна сама проверить, в безопасности ли дом брата.
Вниз, вниз, на Передний Двор, по направлению к половине Брендана, и Жур трусит следом. Яркий серп луны как раз осветил горы на востоке. Около полуночи. Тень Джейм трепетала в траве, колышущейся под неистовым ветром, словно в любую секунду была готова оторваться и улететь. Тени прежде были независимы, как и души, отбрасывающие их. В сущности, ведь как раз такова природа Монстра Нижнего Города — а Отрава гулял без тени, будто под вечным полуденным солнцем. И Сирдан Свят-Халва посылал свою душу в ночь как незримого убийцу, Сумеречного Вора.
Но ни он, ни Отрава не смогли бы соперничать с Тишшу, возящимся рядом с Джейм, треплющим края ее платья, как игривая собака.
— Прекрати! — закричала она.
«Шшшшо?» — переспросил ветер и шмыгнул под верхнюю юбку, вывернув ее наизнанку и взметнув вверх.
Джейм оказалась закутана, как в кокон, в тяжелый бархат, ослеплена и оглушена. Принявшись бороться за освобождение, она услышала свист, дребезжащий, призывный, и очень, очень близко. Жур зарычал. Потом кто-то вскрикнул — от удивления или боли. Снова вкус крови — во рту кота, не в ее. Джейм наконец-то отодрала тряпки от лица.
Ни Жура, и никого другого в пустом дворе, наполненном одним лишь ветром.
Ах, вон там, хвала предкам, мелькнула в тени серебряная шерсть, и расстроенный барс бросился к хозяйке по высокой траве. Поймав котенка, Джейм вытащила что-то из его сжатых челюстей. На ощупь — грубая шероховатая ткань. Однако кроме уголка, запачканного кровью, девушка ничего в своих руках не видела, — кстати, исчезла и часть ладони, которую прикрыл лоскут материи.
